– Вы так считаете? – притворно расстроилась она.

– Увы…

– И вы готовы на это ради нее?

– Ради нее. Ради него. Ради себя…

– Что ради себя?

– Ну… Для спасения моей души что ли… Чтобы быть уверенным, что попаду в рай вместе с вами.

Кейт снова взялась за работу, а Шарль все ниже и ниже опускал голову в ожидании приговора.

Он не мог этого видеть, но на лезвии бритвы играла улыбка палача.

– Вы… – прошептала она наконец, – вы мало говорите, но уж если открываете рот…

– Лучше бы мне промолчать?

– Нет. Я бы так не сказала…

– А что бы вы сказали?

Уголком тряпки смахнула волосы с его шеи, тихо и долго дула за ворот рубашки, отчего по всему его телу побежали мурашки и куча волос попала в блокнот, потом выпрямилась и заявила:

– Идите-ка за вашей чертовой бутылкой… Встретимся у псарни.

Шарль удалился сам не свой, а она поднялась в комнату Алис. Матильда и Сэм тоже были там.

– Слушайте… Мы с Шарлем пойдем немного позанимаемся ботаникой. Дом остается на вас.

– Вы надолго?

– Пока не найдем то, что хотим.

– Пока не найдете что?

Но она уже летела вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, чтобы приготовить корзинку для подкрепления.

Пока она суетилась в кухне, тыкаясь куда попало, хлопая дверцами и громыхая ящиками, Шарль застыл в замешательстве.

Это был он, конечно, но он себя не узнавал.

Постарел, помолодел, стал мужественнее, но и женственнее, мягче что ли, а на ощупь такой колючий… Тряхнул головой, уже не беспокоясь, как лягут пряди, поднял руку к глазам, чтобы вернуться в привычное измерение, потрогал виски, глаза, губы, попробовал улыбнуться, чтобы побыстрее признать себя.

Сунул бутылку в один карман пиджака (как Богарт в «Сабрине»[349]) (но только тот не был бритый…) и блокнот в другой.

Забрал у нее корзину, уложил туда свою заветную «восемнадцатилетнюю» и проследил за ее указательным пальцем:

– Видите вон там маленькую серую точку? – спросила она.

– Вроде да…

– Это домик… Совсем маленький, для отдыха во время полевых работ… Ну вот, туда-то я вас и веду…

Поостерегся спрашивать зачем. Но она все-таки уточнила:

– На мой взгляд, идеальное место, чтобы собрать сведения, необходимые для признания отцовства…

Вот и последний рисунок. Ее затылок…

Тот самый, которого так мимолетно коснулась Анук и который он только что ласкал несколько часов подряд.

Было очень рано, она еще спала, растянувшись на животе, и в луче света, проникавшем через малюсенькое окошко, он увидел то, что, к его сожалению, оставалось скрытым в темноте.

Она оказалась еще красивее, чем он мог представить себе на ощупь…

Натянул одеяло ей на плечи и схватил блокнот. Осторожно отвел в сторону волосы, запретил себе еще раз целовать эту родинку, боясь разбудить ее, и нарисовал самую высокую вершину в мире.

Корзина валялась вверх дном, бутылка пуста. Сжимая ее в своих объятиях, рассказал ей, как добирался до нее. Начиная с детских игр в шары, вернее в разноцветные стеклянные шарики, и до Мистенгета, уцелевшего-таки в то утро, когда он, прижав его к груди, полуживой рухнул на асфальт…

Рассказывал ей об Анук, о своей семье, о Лоранс, о профессии, об Алексисе, о Нуну, признался, что полюбил ее с первой же минуты, у того огромного костра, что так и не отдал брюки, в которых был тогда, в химчистку, чтобы сохранить в карманах опилки, оставшиеся у него после ее первого рукопожатия.