– Да…

– Он покончил с собой?

– Нет.

Молчание.

– Не хочешь говорить?

– Иногда ложь – она лучше, понимаешь… Особенно про него… он вам подарил столько радости… Одни его чудесные фокусы…

– Его сбила машина?

– Его зарезали.

– …

– Я знала, – она проклинала себя. – И почему только я все время иду у тебя на поводу?

Повернулась и попросила счет.

– Видишь ли, Шарль, у тебя есть только один недостаток, но, черт возьми, весьма прискорбный… Ты слишком умен… А в жизни, поверь мне, есть вещи, для которых не существует правил… Когда я вошла в ресторан и увидела, чем ты занят, все эти твои расчеты… целуя тебя, я тебя жалела. Нельзя в твоем возрасте столько времени тратить на то, чтобы раскладывать жизнь по полочкам. Знаю, знаю: ты возразишь мне, что это твоя учеба и все такое, но… Так-то оно так. Только теперь, с сегодняшнего дня, когда ты будешь думать о последних часах лучшей в мире курицы-наседки, ты больше не увидишь перед собой старенького мсье, который мирно заснул, укатавшись в свои шали, предавшись воспоминаниям, нет, и в этом виноват только ты, ты один, дорогой мой, ты вцепишься в свой калькулятор и уже не сможешь сосредоточиться, потому что все, что ты увидишь за скобками своих паршивых уравнений со многими неизвестными, это старик, которого нашли голым в общественном туалете…

– …

– Без вставной челюсти, без кольца, без документов и без… Старик, который почти три недели провалялся в морге, пока какая-то женщина, сгорая со стыда, не соизволила его оттуда забрать, заставив себя в последний раз в жизни признать, что да, их все же связывают кровные узы и этот жалкий человеческий обрубок, увы, ее младший брат.

Она проводила меня до института, обернулась и бросилась мне на шею.

Нет, не меня она душила в своих объятиях, а память о Нуну, и если лекция, которую я потом слушал, показалась мне еще более сумбурной, чем то, что она скрепя сердце мне поведала, то вина в том не нашего старого плута, – который, в конечном итоге, устроил-таки представление из своей смерти – а моя, и только моя, ибо несмотря на отчаянные попытки представить себе его хладный труп с биркой на большом пальце ноги, я не смог скрыть от Анук охватившего меня возбуждения, и даже брюки не помогли… Уф, хотя к чему все так усложнять? Я хотел ее, и мне было стыдно.

Точка.

Третий час нас шпиговали Оканем[82] с его лекциями по геометрии бесконечно малых величин, и пусть она не говорит, что я умный, лишь потому что я примерно представляю, о чем толкует наша преподавательница… Да нет же, черт побери, она прекрасно видела, что я был не в себе! Она ведь даже отошла в сторону, качая головой.

Как всегда, я ждал, что она позвонит мне и снова пригласит пообедать, и ждал долго, это я помню хорошо…

Это признание, столь страшное и бесполезное, которое я сам же, болван, у нее и выпросил, означало для меня только одно: вместе с Нуну в тот день я окончательно распрощался с детством.

В Париж возвращаться было рано, никто его там не ждал, поэтому он достал ежедневник и набрал номер, который уже много месяцев откладывал на потом.

– Баланда? Ушам своим не верю! Конечно, я тебя жду, еще бы!

Филипп Воэрно был приятелем Лоранс. Нажился на торговле недвижимостью… Или на интернете… Или на недвижимости в интернете? Короче, тип, который разъезжал на гротескной машине и без конца тыкал в свой навороченный коммуникатор влажной зубочисткой – судя по всему, не имел времени сходить к зубному.

Когда Воэрно дружески похлопывал его по спине, Шарлю всегда казалось, словно он становился на несколько сантиметров ниже, и он невольно задумывался, не забиралась ли когда эта сильная, хотя и коротковатая рука несколько дальше, чем локоток его драгоценной Лоранс…

Кое-какие перехваченные взгляды уже почти убедили его в этом, но когда он увидел, как тот вылезает из своего металлического бункера с телефонным устройством, большой серьгой свисающим с уха, он улыбнулся ему вполне дружелюбно.

Нет, успокоил он себя, нет. У нее слишком хороший вкус.

Они договорились встретиться на севере Парижа, в бывшей типографии, которую Воэрно кретин купил за гроши (а как же иначе…) и собирался превратить в роскошный лофт (естественно). Каких-нибудь пару лет назад Шарль и слушать бы его не стал. Он давно не любил работать на частных лиц. В крайнем случае, выбирал тех, кто его хоть как-либо вдохновлял. Но тут… эти банки… его банкиры все-таки вынудили его умерить свои притязания, чем порядочно отравляли жизнь. Поэтому, когда подворачивался солидный клиент с амбициями, благодаря которому он мог бы решить проблему с налогами, он не ломался и пил горькую чашу до дна, то есть до подписания сметы.

– Ну как? Что скажешь?

Помещение было потрясающее. Размеры, свет, объем, звучание тишины, все, ну все было… правильным.

– И все это стоит в запустении вот уже десять лет, – уточнил Воэрно, затушив окурок о мозаичный пол.

Шарль его не услышал. Ему казалось, что сейчас просто обеденный перерыв, что рабочие вот-вот вернутся, вновь запустят станки, вытащат свои табуреты, перекидываясь шуточками, примутся открывать все эти удивительные шкафчики, поднимут жбан с чернилами, посмотрят на огромные часы в свинцовой оправе над их головами, и в адском грохоте вновь закипит работа.

Он отошел в сторону и заглянул через стекло в кабинет.

Ручки ящиков, спинки стульев, деревянные печати, переплеты бухгалтерских книг – все было отполировано годами и руками людей.

– Ну, сейчас, в таком бардаке, трудно что-то себе представить, но подумай, каково это будет, когда все расчистишь… Обалденная площадка, а?

Шарль прельстился какой-то лупой странной формы и сунул ее в карман.

– А, каково? – прозвякали ключи от джипа.

– Да, да… Обалденная площадка, как ты говоришь…