— Да, но... — круглое лицо Скрамма сморщилось от мыслительного усилия. Гэррети почти слышал, как шестеренки скрипят у него в голове — медленные, неуклюжие, но в конечном итоге не менее окончательные чем смерть, и такие же неотвратимые как налоги. И Гэррети это в нем нравилось.

— Вы, парни, не сердитесь на меня, — сказал Скрамм. — Вы хорошие ребята. Но вы сюда пришли не затем, чтобы выиграть, не затем, чтобы получить Награду. Большинство из вас вообще не понимает, зачем они в это ввязались. Взять вот Барковича. Он здесь не за Наградой. Он идет, чтобы видеть, как умирают другие. Он живет этим. Каждый раз, когда кто-нибудь покупает билет, у него прибавляется немного сил. Но этого мало. Он высохнет, как лист высыхает на дереве.

— А я? — спросил Гэррети.

Скрамм расстроился.

— Да черт возьми...

— Нет-нет, продолжай.

— Ну... мне кажется, ты тоже не знаешь, зачем идешь. Все то же самое. Сейчас тебя вперед толкает страх... но этого мало. Страх истощает тебя, — Скрамм посмотрел на дорогу, и медленно потер ладони. — И когда он выпьет из тебя все соки, Рей, ты получишь билет как и все остальные.

Гэррети вспомнил слова МакФриза: когда я устану... наверно, я просто остановлюсь и сяду.

— Тебе придется долго идти, чтобы это увидеть, — сказал Гэррети, но простота, с какой Скрамм оценил ситуацию, напугала его до смерти.

— Я, — ответил Скрамм, — готов идти очень долго.

Ноги топтали асфальт, поднимались и опускались, несли своих хозяев вперед, там за поворот и через железнодорожные пути — просто две стальные полосы в земле, — несли мимо закрытой забегаловки с жареными моллюсками, и вот Идущие снова среди полей.

— Мне кажется, я понимаю, что значит умереть, — внезапно сказал Пирсон. — Сейчас — да, понимаю. Не саму смерть, ее я пока что не могу постичь. Умирание. Если я остановлюсь — мне придет конец, — он сглотнул, и в горле его что-то щелкнуло. — Так песня кончается с последним звуком, — он внимательно посмотрел на Скрамма. — Возможно все так, как ты говоришь. Возможно этого мало. Но... я не хочу умирать.

Скрамм посмотрел на него почти пренебрежительно:

— По-твоему, одно то, что ты знаешь про смерть, сможет спасти тебя от нее?

Пирсон выдавил из себя кривую усмешку, и стал похож на коммерсанта, который вопреки морской болезни изо всех сил пытается удержать внутри свой завтрак:

— Сейчас это единственная причина, почему продолжаю идти.

И Гэррети почувствовал огромную благодарность к Пирсону, потому что у него, у Гэррети причин было больше. По крайней мере, пока что.

Вдруг, словно иллюстрируя тему разговора, какой-то парень в черной водолазке рухнул на землю в конвульсиях. Он метался, извивался, складывался в самые немыслимые позы, его конечности судорожно дергались, шлепая по асфальту. Он издавал горловой, булькающий стон, такой ааа-ааа-ааа, похожий на блеяние, совершенно нелепый. Одна рука задела ботинок Гэррети, когда тот торопился пройти мимо, и Рею вдруг стало невыразимо мерзко. Глаза парня закатились так, что видны были только белки. Пена высыхала на губах и подбородке. Ему выносили одно предупреждение за другим, но там где он был, уже ничего не было слышно, так что когда последние минуты истекли, его пристрелили как собаку.

Очень скоро группа оказалась на вершине пологого холма, и все увидели внизу зеленые, мало обремененные человеческим присутствием территории. Гэррети был благодарен за прохладный ветерок, овеявший его взопревшее тело.

— Отличный вид, — сказал Скрамм.

Дорогу было видно миль на двенадцать вперед. Она спускалась вниз по длинному склону и скользила плавными зигзагами через леса — темно-серая, почти черная карандашная линия на зеленом листе гофрированной бумаги. Далеко впереди она снова взбиралась вверх, исчезая в розоватой дымке утреннего солнца.

— Наверно, это и есть Хайнесвилльские леса, — не вполне уверенно сказал Гэррети. — Кладбище для дальнобойщиков. Зимой здесь просто ад.

— Никогда ничего подобного не видел, — благоговейно сказал Скрамм. — Во всей Аризоне столько зелени не наберется.

— Наслаждайся пока можешь, — сказал Бейкер, присоединяясь к ним. — Сегодня будет пекло. Уже сейчас жарко, а ведь только полседьмого утра.

— А я думал, вы там у себя к такому привычные, — чуть ли не обиженно сказал Пирсон.

— К жаре нельзя привыкнуть, — ответил Бейкер, перекидывая куртку через согнутую руку. — Ты просто учишься с ней жить.

— Я хотел бы построить здесь дом, — сказал Скрамм и дважды чихнул от всей души, напомнив Гэррети, как чихают быки в жару. — Вот прямо здесь: построить своими руками, и каждое утро наслаждаться видом. Только я и Кэти. Возможно, я так и сделаю однажды, когда все это закончится.

Никто ему не ответил.

К 6:45 холмистая гряда осталась за спиной, ветерок почти совсем исчез, зато зной разгорался все сильнее. Гэррети снял куртку, скатал ее жгутом и надежно обвязал вокруг пояса. Постепенно людей на дороге становилось все больше: то и дело на обочинах попадались припаркованные какими-нибудь ранними пташками автомобили, а их хозяева собирались небольшими группами, приветственно кричали и размахивали табличками.