А дело как было: после того как в первом туре в июне девяносто шестого Борис Николаевич опередил Зюганова, в избирательном штабе, разумеется, принялись отмечать. И изрядно махнувший Сам громогласно стал спрашивать каждого: «Ну, теперь проси чего хочешь». Когда очередь дошла до Челышева, тот сказал не моргнув глазом:

– Хочу отдельную квартиру в Москве, на Патриарших.

Ельцин кивнул, а помощник – не Суханов, уже другой, записывавший пожелания, только крякнул от злости и зависти. Челышев думал: ну поболтали – и забыли, тем более выпивши все были, а Президент – изрядно. Однако вскоре Арсения пригласили в мэрию и вручили ордер.

Квартира и в самом деле оказалась на Патриарших – однако двадцать один метр и в мансарде, да и потолок всего два двадцать. Впрочем, дареному коню…

Могучий поток воспоминаний утащил было Арсения почти на пятнадцать лет назад – но вот и вернул, выкинул снова на берега Патриарших…

Недавно он понял, что созрел вспоминать. И тогда же было ему откровение, что он должен написать Книгу.

То будет труд всей его жизни. Надо припомнить, решил он, и записать все, что было со мной, – потому что никто другой про мою жизнь не напишет. Она – только моя.

Когда речь заходит о мемуарах, перед автором сразу встает вопрос. В любой жизни, даже самой тусклой, мелкой и незначительной, обычно происходит, тем не менее, столь много событий, что пишущий спрашивает самого себя: где критерий отбора? О чем говорить, о чем нет? Что достойно описания? Что следует обойти стороной?

И в самом начале работы над биографией Арсения вдруг осенило: его книга станет ЛАВКОЙ ЗАБЫТЫХ ВЕЩЕЙ. На протяжении одного поколения – его поколения! – в стране произошли столь огромные перемены – и в технике, и в политике, и в образе жизни, – что многие предметы, которые были широко распространены в обиходе еще двадцать, двадцать пять, тридцать лет назад, ныне не просто стали редки. Они – исчезли. Начиная от стеклянных бутылочек с кефиром (помните, с жестяными крышечками?) и ключей на бечевках, что носили на своих шеях школьники. Не стало множества вещей: октябрятских звездочек, комсомольских и партийных билетов, пионерских галстуков. Исчезли стенды, на которых вывешивали газеты. Автоматы с газировкой. (Появились недавно, правда, ностальгически похожие, однако явно не те.) Автоматы для размена денег в метро – впрочем, как канул в Лету и универсальный жетон для проезда, пятак. Не стало авосек. Таблиц Брадиса (равно как и конторских счетов). Пистонов для игрушечных пистолетов. Летних кинотеатров. Исчезла копирка (как, впрочем, и пишущие машинки). Канули в дыру времени катушечные магнитофоны – и, разумеется, бобины для них. А чуть позже исчезли и кассеты – наряду с кассетными магнитофонами. (И диктофонами – вроде того, на который он писал интервью с Ельциным.) Не стало брезентовых рюкзаков – по типу того, с каким Сеня некогда прибыл в столицу из Южнороссийска. И брезентовые палатки тоже исчезли. Растворились в реке забвения многие забавные магазины. Например, «Химические реактивы» (что располагался на улице Двадцать пятого Октября, ныне Никольской, напротив редакции «Советской промышленности»). Не стало «Спортивной книги» (на Сретенке). «Даров природы», где порой продавалась лосятина, медвежатина и морошка. Магазина «Колбасы» на Солянке – одно время переименованного ввиду полного отсутствия колбасы. Пропал, наконец, бассейн «Москва»…

Можно длить и длить мартиролог. Не стало в магазинах отделов «Соки – воды». И перевернутых конусов с соками тоже не стало. Перестали пользоваться в быту матерчатыми салфетками (их повсеместно заменили бумажные) и хлопчатобумажными носовыми платками. Из туалетов практически повсеместно сгинули газеты – их заменила туалетная бумага.

О каждом подобном предмете любой достаточно взрослый человек мог бы написать СВОЮ ИСТОРИЮ. Потому что у каждого бывшего обитателя Страны Советов имелись собственные взаимоотношения с почти исчезнувшим с пределов Земли предметом. И у Арсения история была своя.

Беда только в том, что всякая описанная вещица тянет за собой другую. Вспоминалось новое, список утрат расширялся, и конца работе в ближайшее время не предвиделось.

Из рукописи Арсения Челышева

В пионеры меня с первого захода не приняли. Вот была трагедия!

Я был наказан, и за дело. Началось с того, что учительница впаяла мне двойку. Я учился в третьем классе, и учился хорошо. Даже четверку считал для себя плохой отметкой. А тут вдруг – бац, двойка! Главное, не помню сейчас, за что конкретно получил «лебедя». Однако тогда мне совершенно точно казалось, что оценка – несправедлива. Думаю, и впрямь училка погорячилась. Чувство обиды было настолько сильным, что после уроков я двойку в своем дневнике стер. Мною не расчет, как сейчас помню, двигал. Я не хотел замести следы преступления. Я хотел вымарать из дневника (и из своего сердца!) незаслуженное оскорбление. Поэтому неуд удалял второпях, причем, надо же было додуматься, стирал с помощью КЛЮЧА от дома, который у меня, как и у многих моих соучеников, болтался на шее НА БЕЧЕВКЕ. В результате в дневнике образовалась практически сквозная дыра.

Разумеется, отверстие в моем дневнике не осталось незамеченным учительницей. И бабушка с дедушкой о моем преступлении тоже узнали. Бабуля только удивленно развела руками: «Зачем ты это сделал, Сенечка?» Родные меня не наказали – однако со стороны педагога последовала суровая кара, причем по идеологической линии.

Идеологические кары вообще были мощнейшим рычагом воздействия на советских граждан. Если не самым действенным. Но это я понял гораздо позже. Угроза лишения ПАРТБИЛЕТА дамокловым мечом висела над каждым членом передового отряда советского народа. Проработка на ПАРТСОБРАНИИ с последующими санкциями являлась для советских тружеников гораздо более действенным наказанием, чем экономические санкции: лишение премии, понижение в зарплате и даже увольнение.

Вот и в моем случае учительница взялась давить меня идеологией.

Близилась годовщина основания комсомола (если кто не помнит, 29 октября), и лучших октябрят в тот день должны были в торжественной обстановке принять в пионеры. Разумеется, я, как твердый «хорошист», числился в числе лучших. Невелика заслуга, потому что в передовиках, удостоенных праздничного принятия, ходила половина класса. И вот меня в наказание (не за самое «пару», а за надругательство над дневником) из классного авангарда вывели. Очень было обидно. Не до слез, однако самолюбие пострадало.

В итоге приняли меня в ряды пионерской организации позже, уже после осенних каникул и седьмого ноября, красного дня календаря, безо всякой торжественности. В компании троечников, хулиганов и всяких умственно отсталых, которые не могли даже вызубрить наизусть клятву: «Я, Челышев Арсений, вступая в ряды пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь…»

Таким образом, свой пионерский галстук я по-настоящему выстрадал. Тем слаще было ощущать его на своей шее.