Еще сохранились пулевые отверстия в доме Гаффори, который грозила взорвать его жена, когда защищала его от генуэзцев. Гаффори приказал перед штурмом крепости открыть огонь, хотя они вывесили из люка в стене его захваченного сына. Сын остался в живых и позднее поклялся матери, что отомстит за убитого отца. Все это ощущаешь очень живо при виде такого скального гнезда, которое Грегоровиус [320] по праву назвал «Акрополем Корсики».

На площадях воздвигнуты памятники французским генералам, родившимся на Корсике. Прежде всего, корсиканцы помянули Паоли, который почти осуществил их мечту о свободе; он стоит на постаменте в напудренном парике и кружевном жабо, от которых не отказывался даже в бою.

Когда после многовековой борьбы генуэзцы не могли больше удерживать остров, они решили хотя бы по дешевке сбыть его французам, как позднее испанцы продали Филиппины Соединенным Штатам; это один из трюков фальшивомонетничества в истории, о которых нельзя слушать и читать без горечи. Паоли здесь национальный герой, как Ризаль там и как Андреас Хофер в Тироле. Картина полнится трагической темнотой, большую ее часть занимает закат, и всегда здесь чувствуется измена.

Борьба кланов, вендетты, причитания над окровавленными одеждами убитых, одетые в черное матери, призывающие сыновей к кровной мести, — первичная материя истории еще не обособлена, этос варварской ортогональности.

Князей нет, есть только главари. Право определяет не устав, а инстинкт. Схватки домифические, циклопические как неуклюжие стены, сырые каменные образования. Один из циклопических признаков — наличие одного глаза. Геракл, чьи сыновья тоже заселяли этот остров, не знает кровной мести. И все же heros [321] , человек столетия, происходит из этого гранитного мира и его плавильных тиглей.

Повсюду на Корсике напоминания о Наполеоне, так и здесь перед почти убогим домом, в котором одно время жили его родители и где, как свидетельствует табличка, родился его брат Жозеф, король Испании. Тут со всей наглядностью предстает скромное происхождение династии.

Богатый день; уже заснув, я все еще представлял себе, будто бреду дальше, и цветы, как звезды, тянутся мимо висков.

Прежде я еще немного полистал описание острова, составленное Грегоровиусом. Двухтомный труд содержит хороший исторический материал, который автор отчасти собирал прямо здесь на месте. Тут же находятся и идиллические экскурсы, которые кажутся сегодня излишними, и пристрастие к железным характерам с их деяниями, проиллюстрированными на примере корсиканских распрей. Эта склонность составляет характерную особенность романтиков, чьему нраву она, в сущности, соответствует мало. То же у Шамиссо [322] , который наряду с индейцами охотно выбирает героями своих баллад именно корсиканцев. Очевидно, здесь в стихотворении компенсируется собственный недостаток.

Корсиканские распри напоминают аналогичные в сагах: развитие событий на острове не имеет продолжения, не достигает исторического масштаба. Бедность острова, его скромная уединенность заставляет мысль вращаться вокруг человека; он изображается, как гранитная скала, подчеркиваясь светом и тенью. Сюда добавляются известные уже из Библии споры, которые обычно вспыхивают среди пастухов. Меня всегда удивляло, что Каин, а не Авель оказывался злодеем.

Что делали генуэзцы в этой стране, владение которой приносило больше убытков, чем прибыли? Остров никогда не был для его хозяев доходным местом; уже Сенека, который был сослан сюда (еще стоит его башня), жаловался на его варварскую необжитость. Римляне управляли им через одного претора, чья резиденция находилась в сардинском городе Кальяри. В качестве дани требовали от аборигенов смолу, воск и мед. Диодор сообщает о древних обычаях вроде кувады [323] .

И по сей день господство вылетает в копеечку. Иностранная индустрия, сезонная торговля изменяют, но не улучшают образ жизни, который хотя и становится удобнее, но остается одноколейным — непосредственно зависимым от международного положения. Превращение побережья в большую летнюю веранду имеет для рабочего и свои теневые стороны, которые могут внезапно сменить суету, как прерывают контакт. Старикам, которые питались каштановым хлебом, жилось тяжелее, но безопаснее.

Настоящую прибыль национальным государствам приносят солдаты; десять тысяч корсиканцев пали на стороне французов в Первую мировую войну, многие сложили головы и в революционных войнах. Мысли снова и снова возвращаются к Наполеону, который сравнил свое время с полем сражения сотен тысяч мужчин.

Франция богатая, Италия бедная страна, которая не может вкладываться в той же мере. Поэтому развитие на Сардинии здоровее: разработка полезных ископаемых, рыболовство, земледелие и рядом «урбанизация». «Белого хлеба не всегда покушаешь», — высказался водитель; это хорошие слова.

Впрочем, гетерогенность двух родственных островов поразительна; она простирается в самую глубь предыстории.

Во второй половине дня я двинулся по ответвляющейся от основной трассы дороге и, сделав дугу через Оту, вернулся обратно в Порто. Тропа была всегда хорошо заметна, правда, местами заросла папоротником, доходившим до уровня груди. Но нога снова и снова находила ее. Ядовитых змей, как и на Сардинии, опасаться не приходилось. Это не помешало нам встретить позавчера у лагуны молодого человека, которого мы сначала приняли за помешанного, поскольку он в позе танцора дук-дук [324] , размахивая тяжелыми булыжниками в каждой руке, проскакал мимо. Возбуждение было вызвано, видимо, маленьким ужом, ибо, проносясь мимо нас, человек словно бы в предостережение крикнул: «Ядовитая змея, ядовитая змея!» Современная жизнь в палатках как раз напоминает «назад к природе» еще меньше, чем какая-нибудь особая форма урбанизации.

Перед «своим» домиком я сделал привал. Я сидел на пороге на послеполуденном солнце; из чащи выглядывали горящие глаза бородатого козла. Дом был покинут, но сохранился еще в более или менее сносном состоянии.

Чувство, испытанное мною однажды в одиноком саду на высотах Рио, вернулось: нечто вроде инверсии, благодаря которой теряется и растворяется собственное, тогда как солнце набухает и набирает силу. Цветы, травы, даже теплые камни обращаются к великому центру. Во время такого могучего прилива невозможно сохранить собственное местоположение. Если переступить еще одну границу — что случится тогда?