В палисадниках в глаза бросается высокая лилиецветная парадизея, которой, видимо, отдают предпочтение из-за ее пьянящего аромата; далее — богатство цветов мальвы [422] , климат, похоже, особенно благоприятен для всего семейства. Впрочем, мне лишь недавно в саду Вильфлингена открылось, хотя я часто наблюдал их обоих, что гибискус должен относиться к мальвам, — уже из-за странного образования пола: мужские органы прикрепляются к женскому в виде наростов.

«Велика Диана эфесская!» [423] Мне это пришло в голову, не только при виде могучих цветков гибискуса с их рафинированным устройством для перекрестного опыления, но и деревьев папайи, вокруг ствола которых, подобно желтым воланам грудей, свисали тяжелые плоды.

На одно мгновение, точно воздушный змей на нитке, над канной завис желтый мотылек. Мысль: если бы я сейчас фотографировал, снимок напомнил бы мне о мгновении; смыкая веки, я вбираю его содержание.

На площадях памятники, посвященные первооткрывателям острова. Мы вошли в две церкви. Стены, той, что побольше, до высоты человеческого роста были украшены не очень старыми, но со вкусом сделанными azulejos [424] . Остановки, крещение в Иордане, головы ангелов, обрамленные пальметтами. Перед алтарем черный как смоль святой с белым младенцем Иисусом на руках. Меньшая церковь была, напротив, довольно варварской; алюминиевого цвета колоны завивались вверх к потолку.

Снаружи нас встретил туземный служка, одетый в белое, с пробковым шлемом, золотыми зубами и дождевым зонтом. Он поинтересовался нашей национальностью и, услышав, что мы alemanhos [425] , залился нескончаемым смехом, продолжавшимся до самой церкви. Мне кажется, он увидел в нас первых представителей вида, о котором слышал сумасшедшие вещи.

На крытом рынке кроме нас не было видно ни единого белого. Гул голосов сливался в высоте, как будто щебетал легион ласточек. На полу были разложены фрукты стоящих на коленях торговок: папайя, авокадо, бананы, кокосовые орехи и едва ли меньшие по размеру грейпфруты, а также сахарный тростник. Дьявольски острая паприка, не крупнее кукурузного зернышка, должно быть, относилась к товарам повседневного спроса; повсюду кучками лежали маленькие зеленые стручки, между которыми то там, то здесь ярко вспыхивал один красный.

Снаружи у выхода покупателя ждали две гигантские черепахи; они лежали на спине в горячем песке. То, что они еще живы, можно было распознать только по тому, что они без конца медленно поднимали и опускали хвосты; метроном в Саду пыток [426] .

Женщины носили тяжести, а также мелкие предметы на голове. Мужчины, сдается, ни одной не пропускали, почти каждая вторая проходила мимо беременная. Либо здесь была высокая смертность, либо траур длился долго; я заключил это из того, что преобладали иссиня-черные платья. Из-за того, что его оттеняет темная кожа, оно начинает мерцать, словно бы оживая.

Потом мы поднялись в деревню, к группе наполовину скрытых в банановых зарослях хижин, напоминавших ящики для сигар. Перед одной сидела полуголая черная женщина с близняшками на груди. Musa paradisiaca.

Откуда во время таких хождений может возникать чувство предела, охватывающее нас, когда все начинает «соответствовать»? «Дальше тебе не надо идти».

Утром мы причалили в гавани Луанды. Франци Штауффенберг [427] встретил нас. Мы поехали с ним в гостиницу и сразу после этого на илья [428] , длинную и узкую косу, о которую разбивается атлантический прибой. Португальцы в двух местах связали ее дамбами с сушей — у центра города и напротив старого форта Сан-Мигуэль. Таким образом, она доступна для транспорта и особенно популярна у горожан из-за расположенных вдоль морского берега ресторанчиков. Рыба, устрицы и крабы здесь попадают в заведения свежими, прямо из моря. Прежде Илья была заселена только иноплеменными рыбаками, которые и теперь еще обособленно живут в своих хижинах. От них, забрасывающих невод (axiluanda), и получил город свое название.

Там мы сидели за оживленным столом в более или менее пестрой компании, с ног до головы одетой по-европейски. Перед глазами пляжная жизнь. Большинство прибыло на машинах; на косе мы увидели также обломки нескольких кораблей. Настроение было веселое; солнце почти вертикально стояло над пейзажем из красных и желтых красок: желтизна песка и камышовых крыш, краснота множества перечных креветок, крабов, раков и лангустов на столах предающихся чревоугодию людей, запивающих лакомства vinho verde [429] . Потом мы купались и загорали под фортом.

Вечером у Терфлотов, немецкого консула и его супруги, в Alameda do Principe Real. Я очень устал и лишь через силу мог следить за беседой; в итоге больше запомнилось настроение, чем содержание. Речь шла о восстании 1961 года, во время которого первоначально было убито — или, скорее, истреблено (это слово в данных обстоятельствах более уместно) — большое число белых поселенцев с их цветными сторонниками, и затем приблизительно в три раза больше туземцев.

Захваченный эмигрировавшим морским офицером корабль назывался «Санта Мария»; такие действия рассматриваются как сигналы, можно сказать даже: как маяк. Они отдаются эхом по всему миру; утром известие об этом облетает газеты, после чего вечером о том же рассказывается и показывается с телевизионных экранов. Данный факт, при условии, что эти действия гармонируют с всемирным течением, срабатывает в пользу пропаганды преступников. Раньше о них узнавали только спустя месяцы или годы, после того как они давно уже были повешены где-то за тридевять земель.

Реформы. Многие считаются излишними и даже вредными; их лишь намечают, «дабы англичане что-то увидели». Деталь: один американский миссионер, желая просветить негров, таскал с собой среди прочего большой глобус. На нем он показывал им огромную Анголу и крошечную Португалию. Это рассердило португальцев; они прогнали его и заставили пешком добираться до побережья, со своим глобусом на голове.

Противоположности нельзя без остатка разделить на белое и черное. Они регулируются мировым общественным мнением, негры тоже не образуют единства, но расколоты на племена и на партии. Португальцы классифицируют их по уровню образования, по «аккультурации». От «колониализма», собственно говоря, остались лишь тени; реформы омрачаются воспоминаниями о временах рабства. Крупным рынком был Дондо; еще совсем недавно у стены можно было увидеть цепи и ошейники.