Шрифт:
– Достаточно. Спасибо вам, Жорж. Давайте ордер – и я пойду, мне еще в расположение роты надо добраться дотемна. И, кстати, будьте добры забрать вашу тетрадь.
– И каково ваше мнение о моих сочинениях? – Вольноопределяющийся аж привстал от волнения.
– На мой взгляд, для историка вы слишком субъективны и многословны, но как часть большого романа о великой войне – ваше произведение вполне достойно!
– Спасибо за откровенность. Вот ваш ордер, господин прапорщик. А что касается вашего беспокойства о своевременном прибытии в роту, то сегодня вечером в третий батальон едет наш полковой священник – отец Серафим. Он будет рад компании…
На том и порешили, а я отправился к полковому казначею получать свои кровные, которые мундирные.
Вечерело.
Стрельбы, которая время от времени доносилась от линии фронта, слышно не было. Видно, и наши, и немцы на сегодня уже угомонились.
Трещали цикады, мерно поскрипывала телега, на которой мы с полковым священником путешествовали в расположение 3-го батальона.
Отец Серафим, массивный здоровяк с заметной офицерской выправкой, поначалу расспрашивал меня о моем житье-бытье, о ставшем уже притчей во языцех моем спасении. А потом предложил спеть что-нибудь жизнеутверждающее, дабы скоротать дорогу.
Хотя ехать было недалеко – минут двадцать – батальон стоял в двух верстах) – я согласился. Дело в том, что в прошлой своей жизни петь я любил, но совершенно не умел. Переболев в детстве бронхитом, я навсегда потерял способность к воспроизведению каких-либо мелодий голосом. Зато здорово научился играть на гитаре: не могу петь – значит, буду аккомпанировать…
Теперь же, когда я для пробы спел вместе со священником «Рвемся в бой мы всей душою…», обнаружилось, что я стал обладателем весьма приятного баритона.
А когда, батюшка предложил мне спеть что-нибудь по моему выбору, я затянул Розенбаума:
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну, Да не серчай, но чует сердце – быть беде, Ты дай-ка, батя, я в последний раз прильну Щекою к мокрой бороде [30] .Голос красиво играл в пахнущем майскими травами теплом вечернем воздухе, а я думал совсем о другом.
Песни песнями, а ведь еду-то на ВОЙНУ…
Глава вторая
30
Песня Розенбаума А. Я. «Проводи-ка меня, батя, да на войну…».
1
«Социализм – это учет и контроль!» – так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник товарищ Ульянов-Ленин.
Так вот. Армия – это учет и контроль, помноженные на русский авось и приправленные русским же народным раздолбайством.
Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалованье по роте.
Картина маслом – сижу на бревнышке, а передо мной импровизированный стол из двух патронных ящиков, поставленных друг на друга. На столе ведомость на десяти листах – весь списочный состав 10-й роты, числом двести тридцать пять голов, не считая двух офицеров – меня и ротного.
Означенный ротный – расфуфыренный польский индюк (хотя, надо признать, индюк бойцовый), усвистал куда-то в тыл – «по бабам», оставив младшего офицера (то есть меня любимого) на хозяйстве.
И вообще мой «тройной Казимирский» считает, что занятия с личным составом, хозяйственная канитель и прочая проза военной службы – это ниже его достоинства. Даже ротную кассу мне отдал, ибо на то и есть младшие офицеры, чтобы начальство не обременяло себя рутиной.
Вот и сижу – мучаюсь. Занимаюсь, так сказать, распределением материальных благ.
По правде сказать, я этим не один занимаюсь. Рядом со мной примостился ротный фельдфебель – Кузьма Акимыч Лиходеев. Замечательный дядька годов около сорока. Крепкий, почти квадратный, с шикарными «тараканьми» усами на добром улыбчивом лице. Солдаты его уважают и обожают – у него и по службе не забалуешь, и по жизни не пропадешь.
Тут же, прямо на земле, расположились четверо взводных унтеров. А за моей спиной маячит ротный каптенармус – унтер-офицер Копейкин, которого на эту должность выбрали за одну только фамилию и по местному обыкновению зовут «артельщиком».
Спрашивается, зачем для раздачи денег созывать такой консилиум?
А это и есть та самая вышеупомянутая проза военной службы. Жалованье одного солдата – два рубля с копейками. А ведь еще есть ефрейторы, унтеры. И у всех выплаты – тоже с копейками. Проблема в том, что полковой казначей выдает деньги на всю роту скопом и в основном ассигнациями. Вот и получается, что есть купюры по рублю, трешки, пятерки и десятки, а то и четвертной дадут. Мелочи же – кот наплакал, и ту приходится выцарапывать с боем.