Шрифт:
Однажды я все это уже пережил – в той прошлой жизни, в будущем 1995 году… Различия все же есть. Тогда я был моложе, глупее и бесшабашней. И война была иной… И понимал прекрасно, что с моим ранением меня комиссуют.
Тут все иначе…
Даже со стороны заметно, что офицеры, готовящиеся к повторному отъезду на фронт, меняются с приближением решающей даты: кто-то становится более задумчив и молчалив, кто-то излишне воинствен и шумен. Люди готовятся вновь стать актерами страшного спектакля Великой войны: бессмысленного и беспощадного…
Что-то я размяк, разнюнился. Настроение с утра поганое, что-то гложет внутри непонятное. Тянет и не отпускает.
И погода отвратительная – еще с ночи зарядил дождь. На улице сыро и холодно, и отправиться на прогулку нет ни желания, ни возможности.
Сидя у окна, я отстраненно наблюдаю за барабанящими по стеклу крупными каплями, будто размывающими вид из окна на сентябрьскую Москву.
В таком мрачном настроении ожидаю приезда матушки – сегодня среда, отведенная, согласно условному внутрисемейному графику, для посещения меня, болезного.
Из дождливого марева вынырнула пролетка и остановилась под окнами госпиталя. Это не ко мне гости? Не разберу – кто? Приехавший укрылся под зонтом и заспешил ко входу в нашу богадельню, оставив извозчика мокнуть в ожидании.
Раз извозчик ждет, то посетитель к нам явно ненадолго, а значит, не ко мне.
Как оказалось, я ошибся.
В коридоре послышался торопливый перестук каблучков, перемежающийся с чьими-то тяжелыми неторопливыми шагами, скрипнула дверь, и в палату вошла наша Мэри.
– Александр Александрович, к вам посетитель!
В распахнутую дверь как-то боком просочился крупный бородатый мужик в сером кафтане, теребивший в руках смятый картуз.
Я с некоторой задержкой, но все же узнал в нем нашего дворника из Ермолаевского переулка – Архипа Герасимова.
– Здравствуйте, стало быть, Ляксандра Ляксандрыч! Меня барыня послала, чтобы я, стало быть, вам сообчил…
– Здравствуй, Архип… Чтобы что сообщил?
– Стало быть, старая барыня, бабка ваша Ирина Натольевна, – дворник вздохнул и размашисто перекрестился, – нынче под утро преставилась…
Дом. Милый дом…
Желтый особняк с белой лепниной на фасаде и маленьким садиком за кованой чугунной решеткой.
Фамильное гнездо в двух шагах от Патриаршего пруда или, если точнее, от бульвара Патриаршего пруда. Городская усадьба конца XIX века, если говорить официально.
Этот дом построил мой дед – генерал-майор Николай Егорович фон Аш на месте пепелища, оставшегося от дома Бриткиных [134] , уничтоженного пожаром в 1884 году.
134
В действительности «дом Бриткиных» с окружающими строениями снесли в начале 40-х гг. ХХ в.
Выбравшись из пролетки вслед за Архипом, я на мгновенье остановился, чтобы полностью осознать для себя этот привычно-непривычный образ. Дождь почти прекратился, и ничто не мешало синхронизации новых воспоминаний с моим новым «я», вызвавшей сильное душевное волнение.
Пройдя через кованую калитку и поднявшись на крыльцо, вновь застываю в нерешительности – рука не поднимается открыть дверь.
Сделав над собой усилие, вхожу, и…
Голова кружится от знакомого запаха. Пахнет домом… Домом и еще тысячей других неосознаваемых запахов: уютом, теплом, защищенностью…
Хочется закрыть глаза и до отказа наполнить легкие этим приятным, сладким ароматом.
Так и стою в сенях, любуюсь: на стены с «французскими» обоями в белую и зеленую полоску, обшитые понизу деревянными панелями, на высокие двустворчатые двери из мореного дуба, на резные столбики лестницы…
Взгляд натыкается на большое зеркало, накрытое темным покрывалом…
Смерть в доме…
Из боковой двери, ведущей на кухню, выбегает наша горничная – Ульяна.
– Ой! – Сложив руки на груди, девушка в испуге застыла. Не узнала, наверное.
– Здравствуй, Ульяна! А матушка где?
– Ой! – вновь восклицает она. – Александр Александрович приехали! Сейчас, бегу… – И, что характерно, убежала. Вверх по лестнице.
Вот чумовая…
Водружаю фуражку на вешалку и, подавив пришедшее из конца ХХ века желание разуться и надеть тапочки, поднимаюсь вслед за ней, на ходу расстегивая ремень и портупею.
Наверху меня встречает мама… В черном платье с накрахмаленным воротничком она стоит, держась рукой за перила, и молча смотрит покрасневшими от слез глазами.