Она подмигивает, идет в курилку. Там мы садимся на табуреты, она дает мне сигарету «Ява». Затяжка. Тишина, блаженство. Я прижимаю Зину к себе: она совсем готова. Горячий поцелуй.

Здесь, в полуосвещенной, пропахшей бинтами и чинариками, я достаю свой жилистый прибор, кладу ей в руку: «Сестричка, помоги..»

Она пыталась вывернуться, однако я сказал ей: «Не надо, Зина, не выступай! Все знают, что ты берешь все до конца. За пять рублей. В курилке. В перевязочной. Повсюду. Промеж бинтов и склянок. Такая маленькая, симпатичная сестричка… А ну, давай, бери!» Она, не говоря ни слова, нагнулась и начала работать.

Работала лениво и невнятно. Я подгонял ее шлепками, однако — безрезультатно. В подкорке головного мозга оставалось ощущение, что все это уж было — прокручено бесчисленное количество разов, и повторяется в бессчетный раз… И коридоры Склифа, пропахшие гнилой капустой, и шарканье чувяк, и эта Зина…

Она пыталась выдернуться, однако я схватил ее за уши и натянул на член. Густые мощные потоки прорвались наконец: «Давай, с заглотом!» Она же, стерва, замычала и сжала зубы. От дикой боли я закричал и дал ей в лоб: она разжала зубы и отлетела к стене.

И отлетела к кафельной стене, затихла. Я разглядел свой член: следы зубов, однако цел. Она же лежала на полу, мертва иль без сознанья. Я понял, что пора смываться. Прокрался в раздевалку, напялил чью-то одежонку, на цыпочках сквозь задний ход — и прыгаю в автомобиль.

Салон автомобиля… кожаные пахучие сиденья, проезд по улицам Москвы. Я вижу крепкий, под скобку подбритый затылок шофера. Он тормозит у голубого здания, похожего на авиаангар. Читаю надпись: улица пилота Нестерова. Тот самый русский авиатор, что первым сделал «мертвую петлю» и в годы Первой мировой погиб…

Вхожу в ангар. На мне — двубортное пальто до пят, шляпа с широкими полями, ботинки с «разговорами», каких не носят здесь.

На входе охранник щелкает и отдает под козырек: «Добро пожаловать, товарищ Нобиле!»

— Товарищ Нобиле? — я роюсь в своей бездонной памяти… Умберто Нобиле — тот самый итальянский воздухоплаватель… После разборок с Муссолини в 30-х он переехал в СССР и много лет работал в собственном КБ… Его идея — построить дирижабль, что превзошел бы графа Цепеллина… назло всем силам доказать, что дирижабль жесткой конструкции есть дело будущего, и покорить воздушные просторы Антарктики, Евразии и всей планеты…

Огромнейший ангар… Во всю его длину — подобно скелету ящера — каркас УД-140. Да, этот управляемый — для кругосветного. Какая мощная конструкция… уже идет обшивка тончайшим слоем алюминия. Работа движется!

— Здравствуйте, товарищ Нобиле! — меня приветствуют веселые ребята. Простые русские физиономии, на них написан энтузиазм строителей социализма… Я отдаю салют и прохожу в свой кабинет. Огромный стол завален чертежами, на стенах — портреты Сталина, Жуковского, а также карта мира… Пунцовый СССР как шкура свежеосвежеванного медведя раскинут от Балтики до Дальнего Востока… моя Италия на этой карте — приткнулась незаметным сапожком.

Звонят: «Товарищ Нобиле, в КБ вот-вот прибудет правительственная комиссия, встречайте дорогих гостей».

Я зажигаю трубку, одергиваю твидовый пиджак и с папкой последних документов спешу на выход. Весь персонал КБ застыл в торжественном. И вот они являются в цех сборки… на мягких сапогах — Ягода, за ним товарищи из Наркомата авиации, а также кураторы ЦК… Наши маршруты скрещиваются. Не доходя до дирижабля, жмем руки, обнимаемся.

— Ну как работа? — осведомляется Ягода, его лицо чуть-чуть подпухло, он жадно затягивается папиросой. Я продираю глотку и отвечаю с акцентом:

— Работа продвигается, товарищи… Наш дирижабль будет готов к 20-летию Октябрьского переворота. Надеемся, что запуск состоится во время парада на Красной площади… Он должен пролететь над башнями Кремля и совершить посадку во Владивостоке, побив тем самым абсолютный мировой рекорд…

— Отлично! — Ягода жмет мне руку, другие товарищи смеются, шепчутся. Обходят каркас УД-140, щупают узлы… Довольные, уходят…

Я снова в своем бюро. Пытаюсь сосчитать на маленьком клочке бумаги… сегодня — ноябрь 36-го… до 20-летия Октябрьского переворота — ровно год… за это время — мне предстоит бесчисленное множество испытаний, доработок и прочих кропотливых дел. Загвоздка, однако, в том, что дирижабль не взлетит ни при каких условиях… Принципиальная ошибка заложена в конструкции, навязана Кремлем… чтобы использовать машину в военных целях, они добавили 15 тонн подъемной силы, а это значит, что конструкция не выдержит, и я, возможно, пойду под трибунал и буду расстрелян в одной из подмосковных тюрем…

Проклятая затея! Ну а сегодня мне предстоят: планерка в Академии Жуковского, а также митинг на стадионе «Динамо»… Как это все мне надоело! — я ударяюсь лбом о стенку и выпускаю длинное ругательство на итальянском… пытаюсь проснуться, вспомнить, что я не Нобиле, что я — другой, однако эта — данная реальность — сильнее…

Я нажимаю на кнопку: «Машину к подъезду!» и выхожу. Горбатый черный «фордик» уже на месте. Сажусь: «В Кривоколенный!» Шофер кивает, везет по улицам Москвы… Машин немного… простой советский люд сигает под моросящим ноябрьским дождиком… унылые строенья, красные плакаты, призывы.