Шрифт:
* * *
То был сигнал к грехопаденьям сладким. Так начался мучительный роман. Я был в бреду, но в проблесках сознанья, Рыдал, в ожесточеньи проклиная Себя за слабость, каялся, и Злате, В пречистое лицо смотреть не смея, Готов убить был ветреную Дину. Однако, только слышал шелест платья, Соблазнами насыщенного, только Глаза ее, искавшие моих, Прищуривались наглым обещаньем Невероятно-извращенных ласк, Я забывал про все, и к ней в объятья Бросался, как в кипучий водопад. Я круто прекратил бывать у Златы, Не отвечал на письма, сильно запил, Страдая, упивался новой страстью. Совсем запутался в противочувствах. И вскоре переехал с дачи в город, Где с Диною всю осень провозился, Когда она, найдя в кафе-шантане Ангажемент, уехала в Архангельск. А в октябре пришла ко мне внезапно, С трудом в себе побарывая гордость, Проститься — мной утерянная Злата. «Родной мой, я пришла к тебе проститься, Не говори, избавь от объяснений. Не надо их: мне слишком больно, милый. Ты прав всегда, неправым быть не можешь. Не надо оправданий, чтобы ложью Не осквернял ты уст своих правдивых. Прости меня за дерзость: я не это Сказать хотела: лгать ты не умеешь. Ты прав всегда, и ты всегда мне дорог., Ты честный, чудный, чистый, справедливый. Во всем виновна только я: я грубо Нарушила, родной, твое доверье: Тебе я изменила пятикратно. Прости меня, молю, тебе я больно Своим признаньем делаю, любимый. Но я такая грязная. Мне дурно. Дай мне воды, пожалуйста. Спасибо. Я гадкая, я скверная. Не стою Тебя совсем. Родной мой, я проститься К тебе пришла сказать, что неизменно И несмотря на все свои паденья, Люблю тебя. Благословенье Божье Да будет над тобой. Прости от сердца Меня, и я уйду с твоей дороги». * * *
Какую боль она мне причинила Своими сердце рвущими словами! Как я ее на миг возненавидел И, проклиная, в ослепленьи гнева Занес над нею руку, чтоб ударить В лицо красивое и дорогое Но я сдержался и, в изнеможеньи Заплакав горько, жалобно, по-детски, Упав к ее ногам, молил вернуться И восклицал: «Неправда! О, неправда! Ты на себя клевещешь! Невиновна Ты в возведенных на себя поступках. Скажи мне, успокой, что ты все та же Моя непогрешимая, святая… Вернись ко мне…» Но скорбно головою Склоненная, она сказала: «Нет, Я не вернусь, я не могу вернуться: Я — падшая!..» — и, не окончив фразы, В рыданьях содрогнулась над столом. Я восклицал: «Не верю! Быть не может! Ты — чище чистоты самой. Но если — Хотя я этого не допускаю — И изменяла мне, о, неужели, Любя тебя, я не найду прощенья И оправданья в сердце, жившем только Тобой одной, тем более, что сам я Действительно преступен пред тобою?!» Я Злате рассказал о встречах с Диной В подробностях во всех чистосердечно, Молил ее, — была неумолимой. И, о любви своей твердя упорно, Меня благословив, простив и плача, Она ушла — и погрузилась ночь. О Боже! Упокой в раю лазурном Классическое счастье, что убито Разнузданными чувствами моими. И легкомыслие мое, и юность, И слабость пред соблазном оправдай. О Боже! Упокой в раю лазурном До твоего пришествия второго Все наши речи нежные, все мысли, Друг другу предназначенные, радость Свиданий вешних, ночи съединений И душ, и тел по Твоему завету. Любви же нашей Ты, о милосердный, Великий Бог, свершивший чудо встречи Двух половин единственной души, Дай вечно жить и сотвори ей память На веки вековечные. Аминь. Часть II
* * *
Тогда к нам часто приезжали гости. Профессор пенья, древний киевлянин, Противник существующей системы Горизонтальной нотной, реформатор С проектом вертикальных начертаний, Фанатик проводимой им идеи; И штаба генерального полковник, Спирит и мистик, Зоечку любивший, Так безнадежно в культ воздвигший имя Ее, к нам приезжал еженедельно; Затем подруга Зои, институтка, Большая меломанка и лингвистка, Эстетка Александра Алексанна, Моих прогулок спутница, природу Красиво понимающая, тоже Гостила в это лето две недели. * * *
Однажды с ней, направясь к Приорату, Мы шли по городу. У госпиталя Дворцового я встретил даму в черном, Которая, завидев в отдаленьи Меня, внезапно круто повернула И прочь пошла знакомою походкой; Узнал я в даме Злату. Дорогая, Что побудило новое страданье Мне причинить? Зачем ты отвернулась От любящего сердца? Ах, в то время Ты мне была особенно желанна: С кончиной Зои круг друзей по духу Вновь сузился, и ты была так кстати. Я чуткой Александре Алексанне, Участливо спросившей о печали, Поведал скорбное повествованье Нарушенного встречей с Диной счастья. Над озером мы долго с ней сидели. И гладила она мне мягко руки, И траур по моей сестре носимый Так свято ею, одухотворенный Прелестный тонкий профиль оттеняя И делая лицо ее бледнее, Являл печали олицетвореньем Изысканную строгую фигуру. Она меня любила, мне казалось Уже давно, и, может быть, признанья Мои ей тоже причинили боль. * * *
До октября мы прожили на даче И с камеристкой фрейлины царицы, С шатенкой Лизой, девушкою стройной, Живущей рядом с нами, как-то ночью У нас в саду я встретился в предгрозье И познакомился непринужденно. Мы стали с ней друзья. Она в минуту Свободную шла в сад ко мне, и часто В беседах проводили мы все ночи. Она была тогда уже невестой, Но чувствовала сильное влеченье Ко мне и дружбу. Даже целовала Меня не раз, но чистым поцелуем. И никогда у нас не возникало Предположенья сблизиться телесно. Я после приезжал к ней даже в гости И с ней встречаться было мне отрадно: Она была хорошим человеком. * * *
Я получил письмо по почте. Зина, Сестра певички Дины, та, что в лодке, На камень севшей, девочкой-подростком Была мне обозначена, свиданье На набережной, у Канавки Зимней, Мне назначала. Жил я одиноким, Ведя отшельнический образ жизни, Лишь в опере по-прежнему бывая. Но, новым сердцем заинтересован, Пошел охотно выслушать мотивы, В нем ныне возникающие смутно. В семнадцать лет она была блондинкой Миниатюрной, полной, не лишенной Пленительности. Очи голубые Смотрели так безгрешно и открыто. Ноябрьский снежный вечер над Невою Уже сгустил свой лиловатый сумрак. И возвещали дальние куранты Грядущий час вечернего гулянья; Меня остановила Зина первой, — Рассеянно чуть не прошел я мимо. Мы прогуляли с нею целый вечер, И от нее я выслушал признанья В любви давнишней, «с первого же взгляда» Она жила одна у старой тетки, Вдовы какого-то там адвоката. Мне Зина приглянулась, и тогда же Я предложил ей переехать в Пудость. Она охотно сразу согласилась. И вскоре мы поехали в деревню, Где Александр Степаныч, тот крестьянин, Что строил мне мою «Принцессу Грезу», В своей избе возвел перегородку (Большая дача не имела печек), И Зина поселилась там в уюте И теплоте, а я из Петербурга В неделю раза два к ней начал ездить. * * *
Любил ли я ту девочку? Конечно. Я всех любил по-своему. И как бы Я мог брать женщин без любви взаимной? Единственной любовью и бессмертной, И неизменной, я любил лишь Злату, И к ней любовь — с другими нет сравнений. Но ведь из этого не вытекает, Как следствие, что я остался верен В отсталом смысле лишь одной, и сердце Свое живое умерщвлял ненужным Ни мне, ни Злате воздержаньем страсти И нежности. Без женственных касаний Моя душа художника зачахла б. Мне с Зиночкой уютно было: томной Она окутала меня любовью. И я любил ленивые движенья И теплоту ее объятий сильных. Она была земною, равнодушной К искусству и мещанкой в полном смысле. Но все же с нею изредка приятно Встречаться было мне.