В 1668 г. в Венеции, несмотря на поражение при Негропонте, для поддержания боевого духа были опубликованы «Записки о королевстве Морее, выкупленном с помощью оружия Светлейшей Республикой» отца Коронелли; на титульном листе был изображен лев святого Марка с едва ли не человеческим лицом, пожирающий раненого сарацина, который безуспешно пытается поднять свой стяг. [134] И тем не менее, по условиям Карловицкого мирного договора, заключенного в 1699 г., Морея отошла к Венеции; большую роль в этой дипломатической победе сыграл полномочный посол Республики Карло Руццини.

Активная, не считавшаяся ни с какими жертвами деятельность, развернутая Венецией в 1714–1718 гг., по выходе из войны за Испанское наследство, для защиты своих территорий в заливе от притязаний турок, принесла свои плоды, но не столько материального, сколько морального характера. Благодаря своим доблестным действиям на Корфу в 1716 г. Андреа Пизани и маршал Шулембург снискали себе место в галерее славных венецианских адмиралов и военачальников. То же самое можно сказать и об Альвизо Мочениго, захватившем турецкую крепость Имоски, отвоевавшем Превезу и Воницу. И если после заключения в 1718 г. Пассаровицкого мира Венеция все еще сохраняет свои самые ранние завоевания: «Истрию, Далмацию и Нижнюю Албанию, Корфу, Занте, Кефалонию и остров Чериго (Китира, к югу от мыса Матапан) в Ионическом море», [135] — то от Мореи, а также от двух своих факторий на Крите ей приходится отказаться в пользу турок. Теперь морская держава имеет площадь всего лишь 22 тысячи кв. км, из которых 19 тысяч кв. км приходится на земли Далмации. Корфу, по-прежнему принадлежащий Венеции, иногда вводит в заблуждение отдельных иностранных наблюдателей, кто, подобно Лаланду, взирая на этот остров, продолжает приписывать Венеции важное политическое и стратегическое значение, кое она уже утратила:

Остров Корфу… главный оплот христиан против турок… Венецианская республика является Владычицей Адриатического залива, имеющего двести лье в длину и пятьдесят лье в ширину… титул свой она носит совершенно справедливо, и ни одна морская держава не рискует его у нее оспаривать. [136]

Однако другие путешественники более сдержанно отзываются о морском могуществе Венеции. Де Бросс, к примеру, сеет сомнения в реальности существования заморских территорий Венеции и дерзает утверждать, что благодаря оптическим эффектам ему удалось разглядеть их с вершины колокольни Святого Марка, однако они быстро скрылись в тумане.

Я поднялся на высокую башню, с вершины которой легко разглядеть всю территорию, занимаемую Венецией, острова, разбросанные в море, и маленькие городки, что расположились на этих островах, корабли, стоящие в лагунах, весь италийский берег, от Комаккио до Тревизо, Фриуль, Альпы, Каринтию, Триест, Истрию и часть Далмации. Глазами, исполненными веры, я также увидел Эпир, Македонию, Грецию, Архипелаг, Константинополь, фаворитку султана и великого посланника Республики, ведущего с ней весьма вольную беседу. [137]

Действительно, к этому времени турки стали вести себя куда менее дерзко и агрессивно; память о турецкой угрозе стала подобна памяти о предках: турок продолжают бояться, однако скорее по традиции. Подобное мнение складывается и у Гольдони, о чем он и сообщает в своих донесениях 1741–1742 гг. генуэзскому правительству во время войны за Австрийское наследство: в то время он исполнял должность консула при Сенате Республики. Позднее его взгляды по этому вопросу получили свое отражение в комедиях «Персидская невеста» (1753) и «Импресарио из Смирны» (1759). Последняя война между Турцией и Венецией завершилась в 1716 г. Однако венецианский Сенат озабочен стычками между Турцией и Австрией, происходящими «на границах венецианской Далмации»: он считает «сомнительными» мирные заверения сторон и «полагает, что правительство должно быть бдительным». [138] Вмешательство в конфликт Московии в пользу Марии Терезии и «ревность» Франции, подталкивающей турок к «нарушениям границ», [139] усиливают опасения правительства; далматинские полки приводят в боевую готовность и даже создают особый славянский полк. [140] Однако вскоре опасения проходят. «Балио утверждает, что бояться так называемых шагов Порты больше нечего, что соответствует истине; вылазки турок на суше и на море являются исключительно результатами происков французских министров», пишет Гольдони 24 марта 1742 г. и далее отмечает, что турки, «опечаленные волнениями, происходящими в Азии, не в состоянии начать войну против Европы» (блокада Эрзурума Кули-Каном). [141] «Опечаленный турок» послужил прототипом богатого торговца Али из «Импресарио из Смирны», приехавшего в Венецию продать свои товары и набрать певцов для хора, дабы оживить «культурную жизнь» одного из турецких городов. (В XVIII в. Венеция начинает бороться со Смирной новым идеальным оружием — оперой.) Стычки, в которых в эти годы, будучи на Корфу, участвовал адъютант Казанова, действительно ограничивались волнениями среди крестьян, спускавшихся с гор с ружьями и вилами и получавших «за беспокойство» щедрую мзду. Война шла в основном в альковах и на кухнях:

Жизнь я вел воистину счастливую, ибо и стол у меня был не менее изысканный. Подавали мне упитанных барашков… пил я только вино из Скополо и лучшие мускаты со всех островов Архипелага. Единственным сотрапезником моим был поручик. Никогда не выходил я на прогулку без него и двух своих паликари, что шли за мною для защиты от нескольких сердитых юношей, воображавших, будто из-за меня их оставили возлюбленные белошвейки. [142]

И тем не менее, хотя турки и «опечалены», они продолжают представлять угрозу как для Европы, так и для Венеции, ибо между Портой, с одной стороны, и Австрией и Московией — с другой еще сохраняются напряженные отношения. Поэтому опасения Венеции по-прежнему справедливы. К тому же страх перед турками является своеобразной составляющей былой морской славы Республики. Вот почему на протяжении века, несмотря на благоразумное решение о соблюдении нейтралитета, принятое после заключения мира в Пассаровице, Республика восстанавливает, обновляет и расширяет, не считаясь с затратами, свой Арсенал, хотя все наблюдатели единогласно считают, что он уже стал для нее обузой. Расходы на поддержание Арсенала колеблются от 250 до 300 тысяч дукатов. К тому же управление Арсеналом осуществляется из рук вон плохо: работники, получающие довольно высокое жалованье, проводят время в праздности и «с каждым днем становятся все более леностными», что, по свидетельству одного из французских наблюдателей, «окончательно разрушает сие учреждение и уменьшает могущество Венецианского государства». [143] Тем не менее «запасов оружия у Венеции хватит на десятитысячную армию», каждый день «производится новое оружие, и теперь его уже должно хватить на армию в тридцать тысяч человек; также имеется две тысячи бронзовых пушек и все необходимое для оснастки и корпусов… чтобы построить двенадцать военных судов».

В начале XVIII в. на содержание Арсенала тратилось больше, чем поступало доходов со всех заморских территорий: объявленные расходы в два раза превосходят доход, получаемый с трех оставшихся островов (Корфу, Занте и Кефалония приносят 132 258 дукатов), и в три с половиной раза — доход от провинций Далмации (11448 дукатов) и Истрии (57842 дуката). [144] Поддержание в хорошем состоянии боевых кораблей с полным вооружением и строительство новых военных судов требуют от Венеции больших затрат, и в 1749 г. венецианские суда оказываются вполне эффективными в борьбе с берберскими пиратами.