Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:

Никола Ланков

Исповедь

На этой земле я невольный жилец, Зато самовольно ее не оставлю! Единственный долг мой — прожить как боец И мир целовать огневыми устами. Как жизнь ни черна — не страшусь ее туч, Тоска тяжела — отрясу ее бремя. Кипит в моем сердце серебряный ключ, Надежда на лучшее близкое время. Одно лишь сокровище есть у меня: То — сердце, которое все возлюбило! Чтоб вольною стала родная земля, Его я с размаху бросаю в горнило. Я жить не просился, я вынужден жить, Зато самовольно земли не оставлю! Единственный долг человека — творить И мир целовать огневыми устами.

Людмил Стоянов

Гуслярская

Едва лишь сел я вином упиться, Вином упиться — друзьям на здравье, Друзьям на здравье, врагам на гибель — Над ровным полем взвилися птицы, Что было грезой — то стало явью, От страшной яви — волосья дыбом. Глашатай кличет по Будим-Граду, По Будим-Граду, Демир-Капии, По всем-то стогнам, путям и селам, Его я слышу, и горше яда Вино, и думы, что тучи злые, Застлали мраком мой пир веселый. Соленой влагой полны колодцы. Рыдают нивы, рыдают хаты, Всему народу — лихая туча! — С торгов Афон-гора продается! Мчат богатеи в Солунь треклятый, Не повторится счастливый случай! Гора, где каждый-то камень — подвиг! Здоровье хворых, свобода пленных, Защита сирых, опора слабых! На райских пастбищах овцы бродят, В святых обителях белостенных Монахи черные Бога славят. Меня в колыске качало Худо, Качало Худо у мерзлой печки, За мною Худо ходило тенью. Как не скучать мне в ночи без свечки, Коль ничего мне и ниоткуда, Ни в будний день мне, ни в воскресенье! Каб богатеем глядел на солнце, Все откупил бы долины-горы, Златые нивы, златые руды… Эх, потекли бы мои червонцы На радость здравым, на здравье хворым, На сласть и радость простому люду…

Из польской поэзии

Юлиан Пшибось

Бегство

Позади горизонты валились пластами, как пашня под плугом, Ввысь взлетали мосты наподобие огненных птиц, И наш дом — для последнего разу — мне брызнул звездою. Я над телом лежащим помедлил. На широких равнинах — их пули со свистом сшивали тесней и тесней, — Как восторгом, охваченный ужасом, Брат! Я укрыл тебя ветвью. Сжала жница тебя не серпом, не серпом тебя сжала, а саблей… В землю торопится кровь. В поле останется тело. И погрузился я в ночь, у которой ни дна нет, ни сна нет. …И необъятная — вся — Стала земля мне одним Местом, запавшим На объем человека.

Юлиан Пшибось

Материк

Только глянул — пространство со взгляда, как с якоря, сорвалося! Эти вспышки зеленого дыма — зеленого пыла — Как помыслю листвою? Вместо тени — дичайшая темень. Ввысь скакнула земля. Материк — в небосвод провожаю? Так ударами сердца растрогать гранит этот дикий — Чтобы взмахом одним стал и плотью, и кровью, и жизнью. …Будто гром его только что ранил. Ничего — только волн начинающихся береговая кривая.

Юлиан Пшибось

Горизонт

Может, туча из недр морских вынесет на горизонт Эту землю — как бурю, задержанную в полете. Жду, покамест два вала ее двуединым ударом приблизят. Здесь еще не ступала нога человека. Эти лица — людей или глыб? Ветер дует с начала творенья. Этот остров возьму под стопы и руками его повторю, Разрешу мирозданье по-новому, Сразу. О, поднять бы, руками поднять ту воздушную линию гор, Чтобы стали они, Чтобы стали те горы двумя Запрокинутыми над головою руками.

Люциан Шенвальд

Рассвет

(Вступление к поэме «Сцена у ручья»)

Глинозема седым бурьяном, Желтым полем, звенящим вслед, В глубь дубового океана Боязливо бредет рассвет. В темной гуще, где все заглохло, Просыпается каждый листик. В свежих листьях — тысячи вздохов, Грачьих карков, иволжьих свистов. Утирает лицо листвою Яблонь дикая в чаще сонной. Жемчугами плеснул в лицо ей Говорливый ручей влюбленный И красавицу камышами Обнял нежно и многоруко, Белой пеной одел, как шалью, Быстрой песнею убаюкал. От корней до вершин — и выше — Раздирается тьмы завеса. Стисни сердце, чтоб билось тише, И послушай сказанье леса. Ухнул камень в лесную ночь. В тишь дремучую вторгся глухо. Пробужденная камнем ночь Утра ход уловила ухом. Пал тот камень из жарких рук, В глубь дремучих ветвей врезаясь, Развернулся в гудящий круг, Затрещал в камышах, как аист. Шли крестьяне за сухостоем Сонной чащею, утром мглистым. Оглашали жилье лесное Невеселым мужицким свистом. Шли травою сырою, глиной, Не гуторя, да не толкуя, Шли по сучья да по малину, Шли то кучей, то врассыпную. Вдруг — вся глушь загудела гудом! Да никто, кроме белки быстрой, Увидать не успел — откуда Камень грянул, откуда — выстрел. Снегирей и щеглов не спросят, Кто и кем здесь уложен насмерть. Долго выстрел стихал вдоль просек, Долго дыма качалась проседь, Долго реял над местом ястреб. Ветер дым разнесет по рощам, Ели в думу уйдут по-вдовьи. Лес наместничий новой мощи Наберется, напившись крови. Только гончая на закате, Чутким носом копнувши хвою, Морду вскинет, белки закатит И зальется протяжным воем. Да ребенок, глядящий дико, Жарким полднем сбежав в канаву За черникой и земляникой, Подивится на след кровавый. Таковы-то бои в лабиринте барсучьем, В дикой чаще лесной, полной клычьев и сучьев. Меньше струек в ручье, меньше хворосту в ямах, Чем рубцов на хребте и на темени шрамов. Столько в пении ландыша скрытого скрипа, Сколько белых цветов под отцветшею липой. И не так многочисленна погань грибная, Как железные цепи на страждущем крае. А чем больше мужицких загубленных жизней — Тем щедрее калина кораллами брызнет. А чем больше под елями крови мужицкой — Тем сочнее трава и жирнее землица. А чем больше камней унесется потоком — Тем мудрее дубы на откосе высоком.

Адам Важик

Радость советская

Мало радостных слов нам оставило прошлое наше Отдадимте ж уста настоящего радостным гудам Жаждет радость советская звуков как полная чаша Да пробьется на свет красота что в забитых народах веками лежала под спудом Извлекайте ж народы ваших пашен слова трудовые ваших песен слова хоровые молодые слова оды развернувшейся долгим о! Песни юношей в море Да участвует в хоре бодрой юности торжество Есть прекрасные звуки Сколько зим они втайне простояли в гортани жен под черной чадрой В море сброшены чадры и не высохли руки! Лижет львом прирученным вольным вольные руки вал впервые зеленый пеной белой впервой Но тех звуков прекрасней звук дыхания: ах! в час как счастья избыток проступает в слезах…

Из чехословацкой поэзии

Ондра Лысогорский

Маме

О ты, которой не хватало суток! Ты в первый раз сегодня заспалась! Чтоб накормить девятерых малюток, Одеть раздетых и обуть разутых, — Ты до рассвета начинала утро, А ночью шила, не смыкая глаз. Усердная, ты говорила мало, Ты только пела, бедный соловей! Под песни ты растила сыновей. А Лысая Гора, как страж, стояла, — И песни те, которых нет грустней, Как разыгралися в крови моей! Лежишь в гробу. Я продолжаю петь… Спи, труженица! Отдохни, певица! Ты — оттрудилась. Мой черед потеть… В полях, в горах, на синей Островице. Ты — оттерпела, мой черед — терпеть, Устами сына продолжаешь петь.