Закончив с осмотром помещения кассы, Шумилов оставил Семёнову под присмотром полицейских, а сам направился в дальние комнаты квартиры. Его интересовало спальное место Сарры Беккер. Ведь была же какая — то причина, побудившая её попросить дворника Ивана Прокофьева снять с дивана стулья!

Две из трёх дальних комнат были почти пусты. Из мебели там остался только сущий хлам. Спальное место погибшей Сарры оказалось в третьей, самой дальней и самой маленькой комнатушке. Старый рваный топчан был брошен поверх двух длинных и низких грубо сколоченных ящиков. Шумилин вспомнил, что Илья Беккер перевозил свою семью в Сестрорецк; возможно такие ящики были заказаны как раз для переезда. Топчан, с наброшенным сверху одеялом не имел постельного белья, только подушка была в наволочке, впрочем, весьма засаленной.

Воздух в комнатке был холодным, влажным и спёртым. Ну прямо каземат тюремный, а не жилая комната! Шумилин обратил внимание на мышиный помёт вдоль плинтусов. Видимо, именно присутствие мышей и побудило Сарру перенести ночёвку в другую комнату. Да и мягче спать на новом диване, чем на ящиках, что тут думать — то! Шумилин заглянул в ветхую тумбочку, стоявшую подле ящиков, и нашёл там объяснение появлению в комнате мышей: вощёная нитка от колбасной обвязки, мелкие кусочки промасленной бумаги, изгрызанные мышиными зубами фантики от конфет — всё указывало на то, что в тумбочке некогда хранилось съестное. Дыра, прогрызанная в задней стенке, недвусмысленно свидетельствовала о непрошенных гостях, нашедших к этим припасам дорогу.

Шумилин вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою дверь. В убийстве Сарры Беккер для него больше не было загадок. Все вопросы получили ясные ответы. Мозаика сложилась, каждый её кусочек встал на своё место, создав, в конечном итоге, целостную, гармоничную картину.

Обратно возвращались в молчании. Семенова жевала яблоко, прихваченное с квартиры Верещагина, глазела по сторонам, а потом спросила внезапно:

— Вы нашли Его? Ведь это Он толкал меня на убийство… Кровь вовсе не на мне, а на нём… я лишь любила Его. Это же несправедливо, что он там, а я здесь!

Фамилию можно было не называть, не составляло большого труда догадаться, о ком именно говорит Семёнова.

— Не волнуйтесь, Екатерина Николаевна, он в любом случае будет наказан, — у Шумилова на сей счёт не было ни малейшего сомнения.

Наверное, это была плохая идея. Можно даже сказать — вздорная. Но Шумилов ничего не мог с собою поделать, соблазн покуражиться над Безаком оказался сильнее здравого смысла. Просто уж очень было велико желание показать этому хитрому и наглому прощелыге, что он вовсе не так умён и предусмотрителен, как ему самому кажется. Для этого Алексей решил отправиться в дом Швидленда, попасть в комнату, занятую прежде Семёновой и забрать оттуда припрятанные векселя. И ещё: очень бы хотелось посмотреть на лицо Безака, когда тот доберётся до своего клада и откупорит заветную жестянку. Хотя последнее желание, конечно же, было неосуществимо.

Вообще — то, Безак не входил в область интересов Карабчевского, а стало быть и Шумилова. Сожителем убийцы должна была заняться прокуратура. Но Шумилов ничего не мог с собою поделать; уж очень ему хотелось ударить этого негодяя по самому больному для него месту — по кошельку.

Безак в своих манипуляциях с векселями шёл против всех правил приличного общества. Традиция карточной игры среди представителей благородного сословия запрещала выписывать вексель под игру; другими словами, игра велась только под деньги (либо реальные ценности), внесённые в «банк» игры. Российский закон не признавал карточного долга, он потому и назывался «долгом чести», что юридическому взысканию не подлежал. Только честь проигравшего была гарантией возврата денег. В 19–м столетии многие распоряжения российских Самодержцев были прямо направлены на ограничение неумеренной азартной игры. Во второй половине 19–го века открытая безудержаня игра «под векселя», дома или земли, процветавшая веком ранее, сделалась уже весьма затруднительной. Поэтому, кстати, фанатики «игры по — крупному» для удовлетворения своей страсти взяли моду выезжать в крупные европейские казино.

Тем не менее, крупная игра в Петербурге продолжала существовать. Велась она в особых «игровых домах», замаскированных под клубы, попасть в которые можно было только по особой рекомендации. Полиция периодически громила такие притоны, но они открывались вновь, как бы кочуя по городу.

Несомненно, Безак подвязался при одном из таких «клубов». Трудно сказать, мошенничал ли он во время игры (скорее всего, не обходилось без этого), но ему удавалось иногда неплохо выигрывать. Если кто — то из участников партии отчаянно проигрывался, ему разрешали внести в банк вексель (либо его упрощённый аналог — долговую расписку). Разумеется, при этом обращалось внимание на личность проигравшего: это должен был быть человек благородный, желательно молодой и из безусловно состоятельной семьи. Векселя честных, но нищих были никому не нужны, поскольку получить по ним деньги всё равно было практически невозможно.

Дальнейшая судьба подобного векселя могла сложиться двояко: либо должник находил деньги и сам выкупал его обратно (что случалось далеко не всегда), либо его предъявляли родителям неудачника и живописно объясняли происхождение сего документа. В принципе, родители могли отказаться от погашения долгов сына и такие случаи были известны. В этом случае обладатель векселя оставался, что называется, с носом. Но обычно родители предпочитали спасти репутацию своего глупого чада и после определённых переговоров вексель выкупали. Во всех этих операциях была немалая доля шантажа, поэтому немудрено, что Безака уволили из армии, едва только стало известно о его проделках с «карточными долгами».

Направляясь к дому Швидленда Шумилов решил завернуть в гостиницу «Александрия», ту самую, что была расположена рядом с домом Мироновича по нечётной стороне Болотной улицы. Из рассказа Карабчевского Алексей знал, что аlibi обвиняемого было связано с закрытием гостиницы. Дабы составить собственное представление на сей счёт, Шумилов вознамерился переговорить с кем — либо из гостиничного персонала. Он не сомневался, что Карабчевскому будет небезинтересно его заключение.

Гостиница помещалась в скромном, довольно обшарпанном здании с большой вывеской над входом. Вопреки обыкновению, ступеньки у входа вели не вверх, а вниз, вестибюль располагался в цокольном этаже, фактически ниже уровня мостовой. Было там тесновато и душно. К окошкам жались чахлые растения в кадках, потрепанный ковер на полу уже утерял свои первоначальные краски, пара продавленных кресел перед небольшим низким столиком изображала уголок ожидания, где могли разместиться посетители в ожидании оформления. Откуда — то из недр гостиницы тошнотворно тянуло тушеной капустой; к этому запаху примешивался другой, парфюмерный, не менее тошнотворный, который исходил от набриолиненных волос портье. Последний гордо восседал на высоком табурете за стойкой. Облачён он был в жилет без пиджака и, очевидно, был чрезвычайно доволен собою, не подозревая, что подобный вид для любого мало — мальски воспитанного человека был верхом дурновкусия. «Вот уж клоун…», — поморщился Шумилов, — «А амбрэ…! Неужели он помимо бриоллина ещё и пихтовым маслом намазал волосы?!».