Туманное Звено. Стихотворения
вернуться

Гингер Александр Самсонович
Шрифт:

«Нет весной на свете лишних: радость всякому!..»

Нет весной на свете лишних: радость всякому! Всех дурманит сладость вишни одинаково. Вишня скидывает звезды, ветви двигая… И у нас в глазничных гнездах две звезды горят. Пусть решетками ресницы прикрывают их, – сердцу, страннику, не спится в стуках маятных. К небу, где в ночи скитальцы – звезды маются, смертный пятилистник пальцев поднимается. 1923

«Что ни вечер, лунный плуг…»

Что ни вечер, лунный плуг роет неба лоно черное, и ложатся в тихий луг звезд развеянные зерна. Но взойти им не дано: ранним утром клюв петуший за зерном клюет зерно, – зреющие зерна рушит. Но зато в гумне сухом выскочат зерна червонцы… и голодным петухом кинется в солому солнце! – 1923

«Вдруг Октябрь спрыгнул с брички…»

Вдруг Октябрь спрыгнул с брички у глухой голубой горы, и в веселой перекличке заработали топоры. Молоком деревянное мясо окропляло каждый стук, но казалась пьяным плясом судорога зеленых рук. Долго ухала трясина. Все, что веком бор копил, распласталось древесиной под щербатым пеньем пил. Поднялись горбом стропила, костью выстругали порог. На дебелый бок опилок распаленный плотник лег. Удесятеряйтесь силы хлопотливого аиста, и личинки в пнях осины не посмеют сна искать. 1926

«Только ночью скорби в Сене…»

Только ночью скорби в Сене сон постели постилает. Днем Париж в воде осенней как Сан-Жен сады стирает. Где же тот Наполеон, коего хоронит ельник? В чисто вышел поле он ветром править сабли мельниц. Лавка в грядах солнце выкрав озадачила прилавок, и светило – желтой тыквой – звеньем сдач стяжает славу. Утром дождь в отрезы окон бьется как в стеклянный зонтик, рыжей белошвейки локон размотав как флаг на фронте. А в обед фронтоны дворцов великолепный пьют озон: вроде палочных леденцов гиацинт сластит газон. 1926

«На канте мира муза Кантемира…»

На канте мира муза Кантемира петровский желчью защищала бот. И желтый сыр, вися над Чудью сирой, рябил черновики его работ. Ни Кант, неотразимый головастик, ни даже голенастый Галилей, не в силах были желтый контур застить извилинами мозговых лилей. Ордой к баллону на поклон, герои! Он, путешествуя в кругу небес, дрожит на заступе. И роют рои сырье, и пнями истекает лес. Ему лишь ветр препонит, забияка. Но он, отменно цепеня эфир, без смены мерит знаки зодиака, и в знак того – звенит внизу цифирь. 1928

«Нудно. Туча точит лист…»

Нудно. Туча точит лист, ржой стекая в жесткий желоб, и бессонница, о глист! разъедает мрак тяжелый. Бродит жар походкой валкой. Шасть к кровати! Липнет к ней, и над каждой черной палкой никнет шарик никельный. Вздрогнул слуховой верстак: стружками покой наполню, и сойдет на мой костяк света экстренный подсолнух. Хорошо, что ты, мой Бог, и на север гонишь лето. Черновой цветишь порог рьяным и медвяным цветом. Бодро ищет леший дед в прошлогоднем мху морошку. Даже нищему в обед солнечная с солью ложка. Все прямей палящий посох. Что ни слово по весне, что ни корень на откосах стонет, как кулик во сне, бьет рубанком – иноходцем в доски. В них не слышишь треска, но страданьем тес натрется до невиданного блеска. 1929

«Кровельщик зубцы заклепок…»

Кровельщик зубцы заклепок ловко вбил в известку стен, чтоб дождей весенних ропот шел вдоль жестяных колен. В школе палочки и дуги вдоль бумаги мчатся вскачь в синь, где оголтелый флюгер флаговой трясет кумач. Можно ль в ряд поставить строчки, коль стрекочут провода, и брильянтом скачет в бочке облаковая вода? Полно пене биться в камень: влей-ка в лейку! Жесть тесна, но взойдет над черепками на оконниках весна! 1929

ЦЕРКОВНЫЕ СТЕКЛА

По лужайкам Нормандии яблонь идет чередою, по витринам – сиянье, страданье небесных послов. В сердце яблок заложено семя нежданной звездою, в нашем сердце заложено бремя несказанных слов. Долго сердцу немыслимо в собственном соке вариться, скоро, сердце, тобою совсем переполнится лоб. Это может быть в первом изгнанье о нас говорится, это может быть первое яблоко гонит нас в гроб. Вот качается плод, называемым белым наливом, вот срывается он и пленительно падает вниз на карниз, где Адам и жена его жмутся пугливо, треугольным листком создавая подобие риз. О тяжелые роды, о тяжкие своды Руана, музыкальные храмы, донашивающие крест. Над холодной эмалью – служанки, встающие рано, дождевые погоды и жирные воды окрест. И обилие памятных мест. Ничего не считая, не гуляя почти и почти что совсем не дыша, лишь одних похорон поучительный звон почитая, продолжительно к праху готовится наша душа.