Туманное Звено. Стихотворения
вернуться

Гингер Александр Самсонович
Шрифт:

РУКА

Не разбираясь в бронзовом товаре я попытаюсь рассказать о нем: о той руке, что стынет на бульваре – на северном бульваре, на Страстном. Бывает пясть из мрамора и меди, из бронзы, не имеющей страстей… Одна из их на дружеском обеде была живой – из мяса и костей, чтоб кровью напоенная здоровой, зимой не застывать как истукан, а трепетать на стане Гончаровой, с приятелями поднимать стакан, снимать нагар с мягкосердечной свечки и, выпустив неверный пистолет, упасть на белый снег у Черной речки… но в бронзе встать для нас чрез много лет. 1959

ВЛАСТЬ

Судьбою нам дано сверх сил заданье: поставить сердце – с головой в борьбу. Но слабость для тебя не оправданье, душа моя! Пытай свою судьбу. Тебя гнетут молчанье и беседы (приходится стонать в бессилье всем), ты устаешь от тяжестей победы, ты в тупике… но все же не совсем. В изнеможенье, в каплях испаренья, ты от любви ослабла, может быть. Но чтобы ты устала от боренья за власть свою – того не может быть.

ТУМАН

Ты – с которым я даже во сне объясняюсь на Вы – ты относишься к тем, у которых беспочвенны души. Ты быть может составлен из тканей подводной травы, той, что плавала до отделения влаги от суши. В том пространстве, где зыбью покрыты гнилые ростки, мне для сердца опорою кажется даже замшенность. Но, скользя безответно за грани земли и тоски, ты уходишь сплошною туманностью в опустошенность. Отстраняя тебя и опять над тобою скорбя, я – на скудной земле (без дождя не рождающей злака). Но такая земля откровенно впитает тебя, если вдруг и тебе над собою захочется плакать. 1953

АЛЕКСАНДР ГИНГЕР.

СЕРДЦЕ. (СТИХИ 1917-1964)

Памяти двух женщин, к которым применимы слова Рамакришны: Мужчина не может осуществить себя, если у него не было замечательной матери и замечательной жены.

ЭЛЕГИЧЕСКОЕ ДВУСТИШИЕ

Будешь ты помнить подругу, которой на память дарил ты; скоро забудешь о той, чьи засушил ты цветы.

ЛОНО

Просительной не простираю длани. Покорно полузакрываю вежды. Ведь гордость нищих — избегать надежды и сила немощных — не знать желаний. Я думаю что росам на поляне приятно увлажнить мои одежды. Любезен шаг смиренного невежды тишайшим травам — нежности гуляний. Благоуханная! коленосклонный вернулся скуден к матернему лону. Трепещет сердце, предвкушеньем радо. Уста горят блаженным вожделеньем. От ярых мечт — пречистая ограда! избавлен я земли произволеньем.

ТИШИНА

Всходила скользкая луна, Вода ползла по гадким стеклам и надвигалась тишина. Недвижный сон дышал тобой. Был тусклым вечер, мрак печальный, часов суровых ровный бой. Был смутный час, еще шумящий, уже чреватый тишиной. Ныл ветер легкий, зов щемящий. В тиши беззлобной, безобидной развеял сны — так ты ясна — твой шаг невинный и невидный.

СЛАВНЫЙ СТОЛ

В те дни когда я был еще моложе и совершеннолетья не достиг познал я радость не на тесном ложе и не в пыли библиотечных книг. Не за товарищескими пирами где алкоголь расстраивает речь соединял я вечера с утрами не чувствуя потребности прилечь но между лиц бесстрастных нарочито. Уставлен столбиками славный стол и вмиг надежда гладкой картой бита иль вдруг бедняк богатство приобрел. Забавен дьявол винной батареи! Его походка валко-весела, отравлен дых, и смех его острее чем режущая дерево пила. Но игроку противно охмеленье, над ним безвластно нищее вино зане игра не терпит разделенья и сердце ею закрепощено. Ее рабы свободны от соблазна дурных ночей что портят цвет лица когда глаза блистают несуразно и перебойно мечутся сердца. Пусть пышный кон включил большие счеты невозмутимо сердце игрока и безразличен голос банкомета и не дрожит сдающая рука. О только тот достоин уваженья и между братий мужественно прав кто лишнего не сделает движенья отчаянную ставку проиграв… Спокойствием наставницы холодной мой бедный крик приятно заглушен и жребий мой медлительно-бесплодный и зависти и жадности лишен. В делах и днях небрежно-равнодушный я научился с молодой поры рок низлагать покорностью послушной и не жалеть проигранной игры.

КОРАБЛИ

Сколько б нам ни говорили хула о стране соединенных звезд — все ж она прекрасна, и оттуда к нашей славе перекинут мост. Путь побед над синей глубиною – для наживы, для земной мечты! Оголтелой страшной матроснею, Новый Свет, был открываем ты. Неудачникам и проходимцам ничего не надо вспоминать; им тянуться к даровым гостинцам, их кибиткам травы уминать. Вот они уходят к жизни новой и от нищеты и от суда, капитанов яростное слово их грузит на зыбкие суда; и подонки европейских обществ хриплым гамом полнят корабли люди-волки с кличками без отчеств, пионеры девственной земли. По нутру им здесь обосноваться, по плечу им и вставать чуть свет и рубить и петь и напиваться. Новым людям будет Новый Свет колыбелью новом, новым гробом. Их стадам на западе пастись, на востоке чудо-небоскребам из гранитной почвы вознестись. Сочно всходит семя иммигрантов – атлетические богачи; набегают волны эмигрантов, молот возводительно стучит. Там восторгнут факела румянец и туда отчаянный бежит: бледный швед и бедный итальянец и гонимый варварами жид. От ярма помещиков веселых, от обиды бешеных владык уплывает стадо переселов на другую сторону Воды.