Туманное Звено. Стихотворения
вернуться

Гингер Александр Самсонович
Шрифт:

КОЛОКОЛ

Имелся колокол при доме, затерянном в лесной дыре. Звонил он вечером и кроме того — на утренней заре: для тех кто заблудился в чаще, для странников — друзей ходьбы, и для охотников, но чаще для девок, ищущих грибы… А Верочка была вострушкой, тузила брата сгоряча, и с недоеденной ватрушкой каталась по полу рыча. Под дождиком, остаток куклы в траве оставив нагишом, неповоротливые буквы печатала карандашом. Она искала то что скрыто, игрушки обрекла на слом, и через пруд вела корыто, гребя лопатой как веслом.

ВОПРОС

А после школы Вера эта, в глухую кофточку одета, связав муаром цепи кос, искала в чтении ответа на мучивший ее вопрос. Все тот же он: как быть, что делать, как стать полезною другим, как отыскать венец для дела и цель стремлениям благим.

КРАСНАЯ ЛОЖА

В Казани снежною зимою, из красной ложи с бахромою глядела Вера на балет. И вскоре, не предвидя драму, она бесстрашно вышла замуж в деревне, в восемнадцать лет. С мировоззреньем ей враждебным был следователем судебным ее честолюбивый муж. Она ж хотела стать полезной, работать в школе безвозмездно и жить средь деревенских луж. Пред тем (скользя по воску зала) она от дядюшки узнала, что в светской жизни много лжи, что у голодных нет ни крошки, и что равны ее сережки ценой — пудам с полсотни ржи. В зеленой шляпке, в юбке долгой, она нашла тогда за Волгой неприхотливое село, где берег был в траве и в кашке, и где дитя в худой рубашке десятка два коров пасло.

ТОПНИ-НОЖКОЙ

Не балованная с детства, чтившая семьи устав, получившая в наследство от отца упрямый нрав, та, что звали топни-ножкой, ворошила баб тряпье, кадки с мерзлою картошкой, мертвое житье-бытье.

ЖЕЛЕЗНЫЕ ГЛАЗА

Все ли вспомнили то время (время дедов и отцов), дни, когда студентов племя, двигаясь со всех концов — с пением, с любовью, с верой и с надеждой шло в народ, по примеру ФИГНЕР ВЕРЫ твердо шествуя вперед… В сумерки плывя по Волге, дуя дымом в небеса, пароход со свистом долгим двигал поле и леса. Фея, жившая работой, покидала темный брег, мир с мужицкою икотой, лужи, зубища телег. У красавицы лекарки на браслете бирюза, запись в книгах без помарки — и железные глаза. Каждый житель деревенский Вере Фигнер слал поклон, и писатель Глеб Успенский в эту Веру был влюблен.

СЛЕЗЫ

В сырой избе, что называлась въезжей, она открыла фельдшерский покой. К ней рвался люд. Денек еще чуть брезжил, но здесь уже нарушен был покой. О ноги стариков — ходули цапли, о рубища со вшами в каждом шве, о слезы Веры, льющиеся в капли, и сердце, бьющееся в голове!

ОТРАЖЕНИЕ

Всю ночь я вижу крест оконных рам, чудесное в паркете отраженье. Не потому ль мне снится по утрам лицо ее с небесным выраженьем? Откуда у нее берется вдруг такое неземное выраженье? Над нею появился полукруг. Но может быть он тоже отраженье?..

РЖАНОЕ МОРЕ

С мечтой и с твердостью во взоре, с запасом книг и порошков вошла она в ржаное море непроходимых мужиков. Пусть поле пугалом кивало — вдали от светской кутерьмы дворянских девушек немало тогда боролось с властью тьмы. Они тащились на возах, трещавших как кора в арбузе, с рассветным пламенем в глазах, с крестом карминовым на блузе. Смяв доски будок полосатых, бурливой доблести полна, в конце годов семидесятых пошла девятая волна. Взнесенная волною пенной и дело предпочтя молве, в те годы Вера несомненно была движенья во главе. В том зданье, где в теченье года бывали сборища не раз, имелись бани — для отвода чрезмерно любопытных глаз. Найдя жандармов с добрым взором, одна стараясь за троих, разносторонним разговором улещивала Вера их, обычно мякнущим от чая служакам с толстою спиной, для передачи назначая свиданье в чайной иль в пивной. Копаясь в сокровенной груде подпольных и подкопных дел, она приготовляла студень на взрыв правительственных тел. Ее судьба — закрепощенье, щек восковая желтизна. Ведь двадцать два своих рожденья встречала в камере она.

ГОЛОС

Утро зимнее в подвале. Вера тает как свеча. Платье в копоти и в сале явно не с ее плеча. Вижу лик ее бескровный, цветом мертвенней свечи, и суровый, гордый, ровный голос слышен мне в ночи: Чтоб увидеть душу хоть отчасти, чтоб судить о ней не наобум, человека делят на три части: эти части — сердце, воля, ум. Да, воля впрямь была водоразделом, поднявшим ум и чувство в нас от века. Лишь полное слиянье слова с делом казалось нам достойным человека.

ПОДНОЖИЕ

Лишь сказка кормит медом или млеком любимого героя своего. Но трудно в жизни быть сверхчеловеком, взамен не получая ничего. Тех кто минуя частную аллею в общественном находится саду всечасно уважаю и жалею за личную несчастную звезду. Перо обычно пишет о героях, направленность к высокому любя, но забывает что вершины строя они кладут в подножие — себя.

СЕРДЕЧНЫЕ БОЛЕЗНИ

Стараясь до высокого дойти (от косности, лежащей в котловине), теряя дух средь горного пути, ты устаешь уже на половине, душа моя. Быть может для тебя молчать и плакать было бы полезней? Но ты не хочешь, ты живешь любя в себе свои сердечные болезни. Зачем же ты взяла примером ту, которая оледеневшей волей превозмогая проявленья боли, в себе сплотила страсть и чистоту? Ведь ты в добре и зле совсем другая, ведь ты сплошная слабость, дорогая! Но и тебя (через житейский торг) ведут две силы: жалость и восторг.