– Здравствуй, дорогой, – услышал он голос брата (то есть отца), – я сегодня из загранпоездки… и вот узнал. Тебя уже вызывали?

– Да.

– Так. Сейчас же выезжай в аэропорт и ближайшим рейсом ко мне! – приказал брат в явной тревоге.

Профессор смотрел на Алика, которая замерла в нестерпимом волнении, вся обратившись в зрение и слух. Немыслимо было не показать ей презрительную насмешку над положением, которым он был обязан Можову. С иронией ничем невозмутимого бесстрашия Лонгин Антонович сказал в трубку:

– Я дрожу и не в силах не спешить сломя голову.

– Слушай меня внимательно! – голос брата был сдавленным и отчаянно просящим. – Я не могу по телефону сказать, но дорога каждая минута!

Профессор, глядя на жену, произнёс тоном беспечного подтрунивания:

– Понимаю, что каждая минута дорога. Но не получается у меня – дрожать. Научи, пожалуйста.

Ответ прозвучал не сразу. Раздались ругательства и два слова: «Вылетай немедленно!» Трубку на том конце провода положили. Профессор сообщил жене, улыбаясь:

– Братец хочет, чтобы я в аэропорт помчался.

Алик обхватила мужа за шею, прижалась к нему:

– Я сейчас соберу, что тебе надо с собой. Езжай!

Он, блаженствуя, не желал расстаться с позой насмешливого презрения к опасности:

– Чтобы я так за себя трясся? Ты подозреваешь во мне такую привычку? Завтра поеду – но не в аэропорт, а на вокзал. И в Москву поездом.

– Ло, прекрати! Не мучай меня! Почему поездом?

– Потому что я давно им не ездил. Отправлюсь в купе спокойно, без суеты, совершу приятную поездку… – сказав это, он стал целовать Алика.

Он увёл её в спальню и в постели ласкал со всегдашним умением, пока её тревога не отступила на второй план. Алик расположилась сверху, впустила рычаг до половины и, прижавшись грудками к мужу, принялась ритмично двигаться телом по его телу, потираясь клитором о его лобок и одновременно вбирая берложкой фаллос на две трети длины. Приблизившись к сладчайшему мигу, она выпрямилась и насела на торчащий елдак до упора залупы в донце, попка заходила ходуном взад-вперёд, словно оборзевший маятник.

Пережив апогей восхитительной встряски, оба вытянулись на постели, положили руки на причинные места друг друга, и профессор стал рассуждать о государстве, в центр которого ему предстояло явиться.

Во всяком государстве, начал он, власть, будь даже это власть диктатора, вынуждена считаться с населением, она реагирует на его требования, ожидания, даёт ему какие-то выгоды. Самая жёсткая власть, если она неспособна подстраиваться под интересы народа, будет им в конце концов сброшена. Без уступок народу её не спасёт никакой террор. Государство какого угодно жестокого диктатора держится на равновесии между интересами власти и требованиями более или менее значимых слоёв населения.

В нашей же стране, сделал ударение профессор, население до того безгласно, до того безвольно, что оно не влияет на власть, и потому государства как такового нет, а есть лишь сгусток власти и огромная территория. На её обитателях можно испытывать ядерную бомбу, их можно травить выбросами предприятий, не заботясь об очистных сооружениях, и вообще трудно сказать, чего нельзя сделать с этими миллионами.

Власть, не ведая сопротивления, озабочена только тем, чтобы иметь лицо в отношениях с другими странами, и она лжёт, что представляет государство. Она лжёт, что у нас есть законы и что они действуют, лжёт, будто происходят выборы и будто жизнь людей улучшается, лжёт о прошлом и настоящем. Население питается ложью, дышит ею, ложь пропитывает все поры нашего так называемого государства, и сама власть, не зная ничего, кроме лжи, изолгалась до того, что обманывает не только других, но и себя.

Лонгин Антонович дал определение:

– Лживость стала Абсолютом, и именно он и есть настоящая власть– ибо представители власти, мешая населению созидать, распродавая ресурсы, уродуя экономику, вредят власти как таковой ради личной корысти. Баловни лживости, они лгут о преданности Родине и продают её с лёгкостью, которая говорит, что, при всей их изолганности, они всё же знают правду: никакой Родины нет.

Под её видом, объяснил Лонгин Антонович, существуют интересы людей власти, которые делят и не могут поделить выгоды, вредят друг другу и самим себе, олицетворяя самодовлеющий Абсолют.

Алик очень хотела проводить мужа, но он настоял, чтобы она не нарушала распорядок своего рабочего дня.

Скорый поезд отошёл от перрона после полудня, было морозно, отчего в натопленном спальном вагоне пассажиры чувствовали себя особенно уютно. Но профессор, улёгшись на верхней полке, чтобы, по возможности, избежать общения с соседями по купе, смотрел в окно с тоской, у него сосало под ложечкой. Вылети он самолётом, то в эти часы говорил бы уже с братом, который, разумеется, не зря предупредил его, как дорого время.