Лонгин Антонович смиренно кивнул.

– Но парень ревновал, – со вздохом продолжил он повествование. – К нему льнула другая бабец, всё при ней – и фигурка и мордашка. Она ему нравилась, они у меня на даче в бане сошлись. И я дал ему денег на свадьбу, устроил им жильё и работу в посёлке. Другой был бы доволен.

Маршал, болезненно-напряжённо следя за говорившим, резко спросил:

– Как он узнал про твоё псковское?

Профессор поднял на него глаза, в которых было глубокое раскаяние.

– Ещё до знакомства с моей женой мы с ним выпивали, и он открыл мне душу: как с ним случилось, что он убил двоих из милиции. После этого мог ли я ему не доверять? Он же сам мне свою жизнь отдал! И однажды, когда мы с ним хорошо выпили и мне молодость вспомнилась, я ему рассказал…

Лонгин Антонович ни при каких обстоятельствах не заикнулся бы, что к выяснению его прошлого была причастна жена.

– Ты ёбнулся, – отец поморщился, как от боли. – Пить стал без меры, через водочку увяз в своём говне! Ты понимаешь, что уравнял себя с говнюком, у которого язык болтается, как хуёвая писька?

Профессор ответил беспомощной улыбкой, показывающей, что он сознаёт, как низко пал.

– Да, я ошибся.

– Э-эх-х! – в бессильном возмущении выдохнул маршал. – Я хоть за что-то тебя осуждал?! А за эту ошибку тебя выпороть надо до полусмерти, как пацана! – руки старика лежали на коленях и мелко подрагивали. – Что послужило тому, что он тебя и себя решил бросить грудью на амбразуру?

«Что послужило тому…» – повторилось в уме Лонгина Антоновича. Отец глядел въедливо:

– Между ним и твоей женой что-то было, конечно?

– Нет! – категорично отверг профессор. – Я следил! Его жена мне о каждом его шаге сообщала, я всегда знал, в какое время он приезжает в город. Вышло вот что… – и Лонгин Антонович поведал, как получилось, что Виктор увидел у него на коленях голенькую жену.

– Его это взбесило, он запил. Он не мог смириться, что ей со мной хорошо. Это вопрос психологии, об этом есть работы учёных. Ему ударило, что надо встать надо мной, показать себя героем.

– Гамлет, ебёна мать! – злобно сказал маршал.

– Теперь ты всё знаешь, – сокрушённо проговорил профессор.

Лоб старика вертикально пересекала набухшая вена, на лице застыло страдание. Он произнёс осипшим голосом:

– Завтра я буду говорить с Ильичом.

В этот день Можов ещё был в лесу. И в наступившую ночь – тоже.

Отправив своё послание в Москву, Виктор почувствовал, что больше не может пить. Страсти, распалявшие его, поостыли, и для него со всей отчётливостью прояснилось, что он учинил и что его ждёт. Он почувствовал себя так, как, наверно, должен был бы чувствовать себя бык, дойди до него каким-нибудь образом, что завтра придут его резать.

Виктор бросился к знакомому, у которого имелся спальный мешок, и попросил его. Набив консервами рюкзак, встал на лыжи и ушёл в зимний лес.

Через два дня приехала оперативная группа его арестовывать. Людмила рыдала и, как её научил муж, врала, будто он уехал в город. Но люди видели его уходящим в лес, о чём сообщили операм. Органы подняли работников лесничества, охотников посёлка и окрестных сёл. Те охотники, у которых были гончие, взяли на себя главную роль в поиске беглеца.

Он скрывался в лесу пять суток, пока не напали на его след. Виктор с невероятной энергией убегал от погони, он надеялся, что его застрелят, но по нему не стреляли. Предельно измотанного в последнюю ночь, его на рассвете искусали собаки, а потом за него взялась милиция.

В городе его поместили на обследование в психиатрическую больницу. В этот день в Москве генсек принял в своём кабинете министра обороны.

Холеный мясистый генсек, который был на шесть лет моложе своего давнего приятеля, по сравнению с ним, весьма сдавшим в последнее время, выглядел сибаритствующим жизнелюбом. Он знал, о чём его собирался просить маршал, которого ему уже не один раз доводилось ограждать от неприятностей.

Тот, под стать другим представителям верхушки, не исключая и самого генсека, имел свою слабость: питал пристрастие к растлению невинных отроковиц.

Как правило, родители оказывались благоразумными и помалкивали, не без материальных выгод для себя. Однако случались и недоразумения. Однажды отец и мать двенадцатилетней девочки, которую из пионерлагеря увезли на дачу к министру, а спустя сутки доставили не в лагерь, а домой, дабы она в семейной обстановке освоилась с пережитым, не оценили любезности. Они принялись строчить жалобы в Верховный Совет, в ЦК КПСС – ну и незамедлительно попали в больницу, где скончались, по выданному родне заключению, от отравления маринованными грибами, купленными на рынке.