Западно-Сибирское восстание 1921 г. охватило Тюменскую губернии и соседние уезды Челябинской, Екатеринбургской и Омской губерний. Было убито около 5 тыс. партийных и советских работни­ков. Из 60 тыс. повстанцев были сформированы несколько дивизий, входивших в четыре «фронта» во главе с главкомом — поручиком В.А. Родиным. Повстанцы провозгласили «Тобольскую Федерацию», захватили почти все большие города Сибири, заново создавали свои «Советы», издавали газету «Голос Народной армии». Здесь была объ­явлена полная свобода торговли, частного предпринимательства и собственности.

Даже Ленин признавал, что до 1921 г. «крестьянские восстания... представляли общее явление для России». Судя по количеству и размаху движений, они как будто должны были победить — сбросить негод­ную власть и установить вольную федерацию крестьянских «респуб­лик», но все же потерпели поражение — по тем же причинам, по кото­рым крестьяне проигрывали и в XVII, и в XVIII столетиях. Усиление гнета государства и его слуг — будь то барин-помещик или «продкомиссар» — неизбежно вызывали ответную реакцию, как только насилия выходили за грань терпимого, по крестьянским понятиям, зла. Тогда внезапно по малейшему поводу ожесточались даже самые забитые му­жики, поджигали и в прах разносили барские усадьбы и советские конторы. А затем...

В XX веке, как и двумя столетиями раньше, крестьянская «прав­да» подразумевала возвращение к старым добрым временам, когда пахарь жил на свободной земле в рамках привычного общинного ми­роустройства, когда свои «новодевиченские» и чужие — «федоровс­кие», «кирилловские» и прочие — были сами по себе со своими проб­лемами. При малейших разногласиях крестьянский «партикуляризм» и старые обиды тут же оживали. Порой даже соседние деревни не поддерживали друг друга, а «чужих» и подавно. Крестьяне остались равнодушными к призывам Филиппа Миронова, поскольку с ним шли не свои мужики, а казаки; жители Пензенской и Саратовской гу­берний не поддержали пришедшие на их территорию отряды тамбовс­ких «антоновцев».

Крестьянская психология порождала иллюзии возможности уйти от борьбы, отсидеться дома, переждать. Поэтому крестьяне не пошли за правительством Комуча — как, впрочем, за любым другим. «Моби­лизованные белогвардейцами крестьяне целыми полками сдавались или переходили в ряды Красной Армии, — вспоминал начальник по­литуправления РККА С.И. Гусев, — и, наоборот, из Красной Армии перебегали к белым также целые крестьянские части. Мотив при этом был один и тот же у обеих половинок перебежчиков: гражданс­кий мир. Для предотвращения перехода на сторону противника бе­лые вливали в ряды бойцов значительное количество офицеров (10—50%), а красные — не меньшее количество рабочих и комму­нистов».

Казаки Стеньки Разина устраивали в захваченных городах и селах казацкие «круги». «Император» Емельян Пугачев имел при себе «Воен­ную коллегию» и «производил» сподвижников в графы. Советские бун­товщики создавали «советы», «революционные штабы», «армии» и «давизии», их командиры издавали «приказы по советской республике восставших войск»: «Просим всех граждан присоединяться к нам от 40 лет до 60 лет бить коммунистов. Если кто не пойдет, то будет расстре­лян. С 18 апреля по 1 мая чтоб были к назначенному числу все в ря­дах восставших войск, а то будет расстрелян».

Однако копирование официальных структур оказывалось поверх­ностным. Даже самые масштабные восстания, как Западно-Сибирс­кое, не имели центрального органа власти. Не удалось создать ар­мейских формирований из крестьян, хотя проводились насильствен­ные мобилизации. Советские карательные отряды быстро рассеивали толпы мятежников, не говоря уже о том, что сами они покидали «пол­ки» и «армии», как только начинались полевые работы.

Официально названные «антисоветскими», эти выступления чаще всего были реакцией не на политические институты и программы, а на людей, их представлявших. Большинство крестьян выступало про­тив конкретных местных начальников, не претендуя на большее. «Когда разъясняешь, что обозначает Советская власть, то говорят, по­чему не дали собраться Учредительному собранию. Когда сделаем все доводы, то соглашаются, но более молодые, а старики говорят, худой был царь, да хлеб был, но тут приходилось вступать в долгие прения. А все-таки, говорят, хозяина нет», — рассказывали о своей работе с населением красные «агитаторы».

Для мужиков и царь, и Учредительное собрание стояли в одном ряду, как символы верховной власти; о функциях и задачах этого ор­гана никто не знал. Надежды крестьян на то, что Учредительное соб­рание могло бы дать им лучшую жизнь, мало чем отличались от на­дежд на «доброго царя»; поэтому в сознании российских обывателей 1917—1918 гг. вполне мог умещаться лозунг: «Царь и Советы!».

Сотни приговоров волостных крестьянских сходов и резолюций Советов говорят о проблемах, на деле тревоживших крестьян: тяжкие поборы и налоги, мобилизации, конфискации лошадей, скота, телег, теплой одежды; вопросы же гражданских прав и представительной демократии селян не волновали. Воззвания повстанцев перечисляют, против чего они выступали; но будущее устройство они представляли себе весьма неясно: «дать народу спокойную жизнь», «полную власть передать самому народу», «только выборные от всего народа в этом собрании установят порядок».

«Урожай хлебов за 1918 год получился ничтожный, так как посев яровых вследствие холодной погоды происходил позд­но; осенью застали заморозки. Ржи у меня было 184 снопа, ячменя 147 суслонов, выпало хлеба всего 40 пуд. Состоя на службе при Волисполкоме, осенью 1918 г. я был зачислен со­чувствующим коммунистической партии и записался в чис­ло активных коммунистов, так как партийной программы мне было вовсе незнакомым, но за признание религии в декаб­ре того года меня из партии исключили. Осенью 1918 года у меня конфисковали бесплатно хлеба 7 пуд. Весной и летом 1919 г. я отпустил по учету 4 пуда в Волисполком, и сам я добровольно раздавал за ничтожную пла­ту местным гражданам более 60 пуд. ... Урожай хлеба за 1919 год у меня получалось ржи 342 снопов, выпало 32 пуд., ячменя 82 суслона, выпало 47 пуд. 1(14) ноября в Устъ-Кулом прибыли и заняли белогвардейцы, которые значительное количество коммунистов заарестовали и отправляли в Пе­чорский край. 2(16) января 1920 года вечером белогвардейс­кие начальники и милиция взяли меня под арест как сочув­ствующего коммунистической партии и советского служа­щего и сразу же отправили под конвоем на Печору. Многие коммунисты и арестованные в Печоре были расстреляны. 7(20) января мы прибыли в Троицко-Печорское, и заключили нас под арест с военным караулом. 15(28) января меня из-под ареста освободили. Домой прибыл 19 января. Во время нахождения под арестом в Троицка-Печорском я видел раз во сне образ св. Николая Чудотворца, сияющий необыкновен­ным светом, величиной лик бога в человеческий рост... 1 марта 1920 г. красноармейцы прорвали с боем Аныбский белогвардейский фронт, белогвардейцы были выбиты, и Устъ-Кулом остался под советской властию. Я был вновь мобилизован на службу делопроизводителем Усть-Куломского волостного отдела записей актов гражданского состоя­ния. Урожай хлебов в 1920 г. получился хороший. Уменя бы­ло ржи 372 снопа, ячменя 140 суслонов. Выпало ржи 27 пуд., ячменя 67 пуд., всего 94 пуда. В конце 1920 года у ме­ня конфисковали в счет поставки 4 пуд. хлеба и одну корову бесплатно, каковая конфискация чувствительно отразилась настроению моего семейства. ..>> — так эпически спокойно описал всю историю Гражданской войны в далекой северной деревне крестъянин-книгописец Иван Степанович Рассыхаев: сначала урожай — затем «политика» (Дневные запискш устъ-куломского крестьянина И. С. Рассыхаева (1902-1953). М, 1997. С. 38-39).