С монгольскими завоеваниями начинается новый период церковно-государственной «симфонии», продолжавшийся до падения Визан­тии в 1453 г. С началом «собирания земель русских» Москвой церковь соединяет свою власть и авторитет с линией московских князей, что закрепил переезд митрополита Петра в 1326 г. из Владимира в Моск­ву (позднее была перенесена и митрополичья кафедра). «Но, соеди­нив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, — отмечал протоиерей Александр Шмеман, один из самых авторитетных совре­менных православных богословов, — Церковь незаметно сама оказа­лась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть "совестью" государства, чтобы превратиться постепенно в опо­ру и почти инструмент Московского "империализма"». Московские князья нередко бесцеремонно вмешиваются в церковные дела, нару­шая все предписания и каноны. Так, Дмитрий Донской пытается сде­лать митрополитом угодного себе архимандрита Митяя и заключает в тюрьму епископа Дионисия, отказавшегося благословляться у еще не поставленного в епископы священника. Когда в Москву приезжает поставленный в Константинополе митрополит Киприан, Дмитрий прогоняет его, а за ним прогоняет и Пимена, подкупом добившегося посвящения в том же Константинополе. Только когда все эти неприг­лядные истории начисто изгладились из церковной памяти, Дмитрий Донской был канонизирован на Поместном соборе 1988 г.

Не случайно русские святые в XIV—XV вв. начинают уходить из городов в далекие и безлюдные места, основывая там монастыри но­вого типа, соединяющие мистические и молитвенные подвиги с соци­альным служением. И самый замечательный из них, преп. Сергий Ра­донежский, решительно отказывает митрополиту Алексию, когда тот хочет сделать его своим преемником — «если не хочешь отогнать мою нищету (т. е. меня, убогого) от того, чтобы слушал святые слова твои, более не говори и никому другому не вели».

Через шестьдесят лет после смерти Сергия под ударами турок пала Византия. За несколько лет до этого Русь преимущественно по полити­ческим соображениям отказалась примкнуть к Флорентийской унии 1439 г. — последней попытке объединения церквей. Подписавший унию от московской митрополии митрополит Исидор был изгнан мос­ковским князем Василием Васильевичем, а на митрополию в 1448 г. без санкции константинопольского патриарха был поставлен Иона. Де-факто это стало окончанием зависимости русской церкви от Кон­стантинополя (де-юре русская православная церковь сделается впол­не самостоятельной — автокефальной — в 1589 г. с поставлением пат­риарха московского как пятого вселенского), но усугублением зави­симости от воли великого князя московского. Русское церковное сознание, потрясенное гибелью православной империи от рук невер­ных, в спешном порядке конструирует московское самодержавие — не как политическую практику, к этому времени вполне сложившуюся, а как идеологему. Возникает идея Москвы как «нового града Конс­тантина», или «третьего Рима», священной миссией которого являет­ся защита и утверждение православной веры. При этом великий князь, а потом и царь московский сакрализируется, «верою и честию всех презыйдя».

«Третий Рим» не продолжает, а заменяет собой второй (Констан­тинополь) , возникает опасная подмена «вселенского церковного пре­дания местным и национальным», по словам Флоровского. Доктрина о Москве как о «третьем Риме» становится идеологическим базисом для образования деспотического московского царства. Оно оформля­ется под символом мессианской идеи, при фактической, как писал Н.А. Бердяев, национализации церкви — «религиозная идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в кото­ром церковь стала играть служебную роль». Церковь таким образом попадает в ловушку, освящая своим авторитетом практически любое деяние московских государей. Разумеется, были и исключения — мит­рополит Филипп мужественно обличал опричные порядки и принял за это мученическую кончину, были и другие примеры отстаивания правды перед лицом неправой власти. Но, например, утверждение крепостных порядков и несвободы общественной жизни прошло практически без реакции со стороны церкви. Увы, прав был строгий критик русской действительности Петр Чаадаев, писавший почти триста лет спустя: «Почему русский народ подвергся рабству лишь после того, как он стал христианским..? Пусть православная церковь объяснит это явление... пусть скажет, почему она не возвысила мате­ринского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой». Справедливости ради надо заметить, что отдельные голоса все-таки были — например, нестяжатели Максим Грек и Вассиан Патрикеев. Последний, будучи учеником знаменитого от­шельника и мистика Нила Сорского, резко протестовал как против закабаления крестьян монастырями, так и против смертных казней еретиков. Но, опять же, это были исключения, и судьба их была пе­чальной. Новый виток драмы взаимоотношений власти светской и ду­ховной пришелся на XVII в.

Церковные реформы Никона и раскол

После Смуты Московское государство восстанавливалось сложно и с колоссальным напряжением всех сил. Слабость светской власти до­полнялась ослаблением авторитета духовной. Епископы признавали: «Многие священники мало умеют грамоте, и в церковь Божию мало ходят, и церковного правила не исполняют, и крестьян к церкви быть не по1гуждают». В исповедных вопросах к кающимся грешникам ду­ховного звания постоянно отмечаются такие провинности, как «обед­ню похмелен служил» или «упився, бесчинно валялся», участие в дра­ках и даже «разбоях».

Своеобразная «симфония» государства и церкви при отсутствии в стране влиятельного и образованного «третьего сословия», казалось бы, исключала появление широкого антицерковного движения, по­добного Реформации на Западе. Но в середине XVII в. реформы пат­риарха Никона вызвали неожиданный и тяжелый раскол среди пра­вославного духовенства и мирян. Созванные им церковные соборы 1654—1656 гг. постановили устранить различия в богослужебных книгах и обрядах между русской и константинопольской церквями. Наиболее заметными из изменений стали: новое написание имени Христа (Иисус вместо Исус); замена двоеперстия на троеперстие при совершении крестного знамения; изменение отдельных слов Символа веры и многих молитв (не носившие догматического характера); за­мена «трисоставного» (восьмиконечного) креста на «двоечастный» (четырехконечный), хождения во время обряда крещения по солнцу («посолонь») на хождение против солнца.

Проведение реформы было вызвано не только «нестроениями» в самой церкви, но и внешнеполитическими планами правительства. В это время решался вопрос о присоединении Украины, шли переговоры о том же с молдавским господарем, и надо было устранить религи­озно-обрядовые расхождения с православными церквями этих стран.

Никон ~ в миру Никита Минов (1605—1681), происходил из семьи мордовского крестьянина. Обучался грамоте и книж­ной премудрости в Макариево-Желтоводском монастыре. В 20лет он стал священником, в 30 постригся в монахи в от­личавшемся строгим уставом Анзерском скиту на Белом мо­ре. Через восемь лет стал игуменом, познакомился и произ­вел сильное впечатление на юного царя Алексея Михайлови­ча, стал по его рекомендации новгородским митрополитом, а в 1652 г. — патриархом. Никон фактически выполнял роль главы государства: во время отсутствия царя вмешивался в деятельность приказов, поддерживал войну со Швецией; с 1652 г. к нему обращались как к «великому государю». Основ­ное дело Никона — церковная «справа», но не менее энергично он централизовал и управление церковью, при этом стре­мясь сохранить ее автономию. В предисловии к изданному в 1655 г. служебнику он прославлял «премудрую двоицу»: «ве­ликого государя царя Алексея Михайловича и великого госуда­ря святейшего Никона патриарха, которые праведно пре­данные им грады украшают и суд праведный творят». Осно­вал новые монастыри, самым знаменитым из которых стал Воскресенский Новоиерусалимский под Москвой, выстроен­ный как «русская Палестина», повторяющая христианские святыни и сооружения Святой Земли. Там в трехэтажном каменном «отходном скиту», где Никон жил почти восемь лет после отъезда из Москвы, сейчас находится его музей. Патриарх был человеком просвещенным и книжным, оста­вил после себя большое литературное наследие. Никоновская теократическая идея входила в противоречие с усиливав­шейся светской властью — итогом этого столкновения был разрыв царя со своим «собинным другом». В 1658 г. Никон отказался от патриаршества, но сохранил за собой сан патриарха и надеялся вернуть престол. «Дело» опального патриарха тянулось несколько лет. Никон защищался от всех обвинений и, в свою очередь, доказывал: «Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство пользуются... яко священство царства превыше есть». На церковном соборе 1666—1667 гг. с участием двух восточных патриархов Никон был осужден и лишен сана, хотя проведенные им реформы собор подтвердил. Умер он в 1681 г. по пути из ссылки, откуда его вернул царь Федор Алексеевич.

Новые обряды противоречили «старине», бывшей в сознании лю­дей традиционной культуры наиболее надежной гарантией истиннос­ти веры. Для русского религиозного сознания было немыслимо даже малейшее изменение в священных текстах или в Символе веры; поэ­тому, например, добавление всего одной буквы в имени Спасителя по­нималось как принуждение поклоняться «другому Богу», а изменение обряда крещения (обливание водой вместо погружения) делало не­действительным само таинство.

Кроме того, весьма невысоким было и качество исправлений. Ре­форма проводилась под знаком возвращения к византийским корням, однако инициаторам не хватило образования: за основу «справы» бы­ли взяты не тексты древних греческих или славянских книг, как утве­рждали реформаторы, а современная им греческая богослужебная практика и тексты греческих изданий XVII в. (напечатанных в Вене­ции, за неимением типографии в Константинополе). Неоднократно заявлявший о своем «грекофильстве» Никон греческого не знал, а его помощники трактовали своеобразно. По старообрядческому преда­нию, на вопрос Арсения Грека об исправлениях патриарх ответил — «Правь, Арсений, как попало, лишь бы не по-старому». Это предание очень похоже на правду. В ходе «справы» были сделаны многочислен­ные ошибки и нелепости. Многие из них — причем в основных богослу­жебных текстах — дожили в Русской православной церкви и до сего дня. Например, в Символе веры вместо слов «и в Духа Святаго, Госпо­да истиннаго и животворящаго» осталось только «и в Духа Святаго, Господа животворящаго». Из-за такого весьма произвольного редакти­рования получалось, страшно сказать, что никониане верили в Бога «животворящего», а не «истинного». Справедливые возражения про­тивников реформ привели только к еще большему ожесточению пар­тии власти. Эти недочеты реформы, оказавшиеся в итоге роковыми, отражали кризисные явления в Русской православной церкви и обще­стве. Еще на Стоглавом соборе 1551 г. было признано, что в московском царстве «учителей нет, а те, что есть, сами грамоте мало умеют», и решено повсеместно «у священников, у дьяконов... учинити в домех училища... на учение грамоте и на учение книжнаго письма». Однако сделано в этом направлении было мало. Спустя сто лет один из обвини­телей Никона на соборе 1666—1667 гг., митрополит газский Паисий Литарид, выразил единодушное мнение приехавших в Москву гречес­ких иерархов — главной причиной раскола является состояние общего и богословского образования: «Искал я корня сего духовного недуга, и в конце концов нашел два источника его: отсутствие народных училищ и недостаточность библиотеки... Если бы меня спросили, что служит опорой духовного и гражданского сана, то я ответил бы: во-первых, училища, во-вторых, училища, и, в-третьих, училища».