Шрифт:
Оправдание Веры Засулич было по существу антиправительственной демонстрацией. Таким образом русское общество за неимением других средств выразило глубокое недовольство политикой правительства, переходящего от реформ к реакции. Вместе с тем вердикт присяжных имел громадное значение для внутренней борьбы в стане русских радикалов. С самого зарождения пореформенного революционного движения, известного под общим наименованием «народничества», в нем ясно обнаружились два глубоко несходных течения. Историческая литература советского времени, вслед за Лениным, выстроившим теорию трех этапов революционного движения в России, в спорах между участниками «разночинского этапа» видела только тактические расхождения. На самом деле за разногласиями относительно характера грядущей революции и отношений интеллигенции и народа просматриваются два противоположных идеала будущего общественного устройства. Оправдав Засулич, общество дало своеобразный карт-бланш одному из этих радикальных течений, ослабляя и отталкивая на обочину общественной жизни другое.
«...Социализмом к свободе»
Петр Чаадаев в «Философических письмах» впервые сформулировал тезис, оказавший огромное влияние на всю последующую российскую общественную мысль. Открытие его заключалось в преимуществах русской отсталости. Россия отстала от Европы, но именно «поэтому нам незачем бежать за другими... Мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам».
Русская революционная мысль вслед за европейской уже в 40-е гг. XIX века усваивает идеал социализма. Один из первых русских политических эмигрантов Александр Герцен, выступая против европейского буржуазного «мещанства», отвергая общество «ничем не обуздываемого стяжания», видел в социализме новое евангелие. «Поразительное сходство современного состояния человечества с предшествующими Христу годами... — записывает Герцен в 1844 г. — В наше время социализм и коммунизм находятся совершенно в том же положении, они предтечи нового мира общественного, в них рассеянно существуют membra disjecta (Разъединенные члены (лат.)) будущей великой формулы».
Но если в передовых странах Европы, испытавших все ужасы первоначального капитализма, путь к социализму связывался с борьбой пролетариата, то для России открывалась возможность избежать «язвы пролетариатства» и мук, связанных со становлением капиталистических отношений. Отставшая Россия могла не только догнать, но и перегнать просвещенную Европу, срезав угол на новом историческом повороте. Россия может и должна миновать капитализм, было бы странно, убеждал Герцен, «повторять теперь всю длинную метаморфозу западной истории, зная вперед le secret de la comedie (Секрет Полишинеля, то есть тайна известная всем (франц.). Здесь — развязка)».
Практическая возможность такого рывка связывалась с тем, что к моменту европейского поворота в сторону социализма Россия сумела сохранить «свою незаметную скром!гую общину, т. е. владение сообща землею, равенство всех без исключения членов общины, братский раздел полей по числу работников и собственное мирское управление своими делами».
Перспективы русской общины многим вовсе не казались блестящими. Другой эмигрант, ярый западник и теоретик анархизма Михаил Бакунин, упрекал Герцена и его друзей в том, что они «запнулись за русскую избу, которая сама запнулась да и стоит века в китайской неподвижности», и иронически вопрошал: «почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжении 10 веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого печального или гнусного рабства?» Сам же, впрочем, и предлагал ответ: «в ней нет свободы, а без свободы!, вестимо, никакое общественное движение немыслимо».
Но для Герцена существующая община — хранительница социального равенства — не идеал, а только зародыш будущего общественного строя. Наличная русская община обладает чудовищным недостатком. Она сковывает индивидуальную свободу. Между тем идеал социализма предполагает, с точки зрения Герцена, необходимость «сочетания личной независимости, без которой нет свободы, с общественной тягой, с круговой порукой, без которых свобода делается одним из монополей собственника». В годовщину революции 1848 г., выступая на митинге, организованном европейскими социалистами, Герцен так представлял возможность согласования «личной свободы с миром». Каждый член общины, утверждал Герцен, должен потребовать себе «все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая при том прав, которые он имеет как член общины».
На западе «выработаны свобода личности» и демократические нормы, но они доступны лишь меньшинству. В России есть община, но она «поглощает личность». Задача революционного меньшинства, по мысли Герцена, заключается в том, чтобы «снять их противуречие» — «сохранить независимость британца без людоедства» всеобщей жестокой конкуренции и «развить личность крестьянина без утраты общинного начала». И в разрешении этого противоречия — «вся мучительная задача нашего века, в этом-то и состоит весь социализм».
В развитых странах «безумно было бы начать переворот с уничтожения свободных учреждений, потому что они на деле доступны только меньшинству; еще безумнее уничтожить общинное начало, к которому стремится современный человек, за то, что оно не развило еще свободной личности в России».
Запад и Россия утверждал Герцен, обращаясь к европейским социалистам, пойдут к одной цели, «но не по одной дороге — вы пролетариатом к социализму, мы социализмом к свободе».
Предоставляя общинному быту развиться в результате свободного творчества свободного народа, Герцен решительно отказывался рисовать сколько-нибудь определенные картины будущего общественного порядка. В детальных проектах тогдашних социалистов, в частности у Фурье, его бесили «жалкие мелочи и подробности». «В широком и светлом фаланстере их тесновато», — писал он, — «народы будут холодны, пока проповедь пойдет этим путем; но учения эти велики тем, что они возбудят, наконец, истинно народное слово, как евангелие».