Вирджиния то и дело бросала на него боязливые взгляды и видела, что он не сводит глаз с лампочки у крыши.

Вдруг у нее вырвался вздох, прерывистый и усталый вздох.

Он протянул руку и накрыл обе ее руки, которые лежали на ее коленях, безвольно сжатые.

— Вы устали? — быстро проговорил он. — ВЫ будете рады побыстрее очутиться в постели? А завтра снова сможете навестить сестру в клинике.

— Доктор Хансон… — она, запинаясь, подыскивала слова. — … Доктор Хансон, если Лиза снова будет здорова, то всем этим она будет обязана только вам!

— Ну и что? — спросил он со странной полуулыбкой в углах губ, пристально глядя на нее сквозь темноту.

— И что? — у нее снова захватило дух. — О, разве вы не понимаете!.. Она замолкла, крепче сжимая руки, в то время как он все еще держал на них свою, как будто забыл отвести ее.

— Доктор Хансон, — сказала она, еле дыша, — сколько бы вы не получили за эту операцию, мы всегда будем у вас в долгу — ничем мы не сможем отплатить вам!

Глаза были огромными на бледном лице, и он чувствовал напряжение пальцев и эмоции, которые она испытывала. Он мягко сказал:

— Не думаю, что сегодня следует обсуждать вопрос оплаты. Если мы вообще их будем обсуждать! Вместо этого я хочу, чтобы вы успокоились и на время забыли обо всем.

— Вдруг он привлек ее к себе, прижимая голову девушки к своему плечу. — Ну-ка, закройте глаза и ни о чем не думайте! Или, думайте только о приятных вещах…

Вирджиния могла слышать биение его сердца и ей показалось, что у него был замечательно сильный и спокойный ритм, в сравнении с ее собственным панически и внезапно убыстряющимся пульсом. Он приказал ей думать спокойно — если ей вообще нужно о чем-то думать! Но каждое трепетавшее чувство, которым она обладала, отзывалось на это неожиданное, близкое соприкосновение с ним, и ее охватила какая-то возбужденная дрожь, которая вытеснила все мысли о Лизе.

— Если к концу недели, — сказал он ей, — у вашей сестры все будет в порядке — в чем я определенно уверен — тогда мы с вами выберемся куда-нибудь, чтобы провести день вместе. Вам бы хотелось этого? День в горах, если погода будет хорошая; и я покажу вам кое-что, чего вы никогда не увидите в Англии. Я подарю вам небольшую картину своей страны, чтобы вы могли увезти ее с собой — мысленную картину, которую вы сможете потом рассматривать и которая будет напоминать вам о поездке. Что скажете?

— Я… Я с удовольствием, — ответила она, пытаясь усмирить бешеные скачки пульса и всем сердцем желая спросить, что подумает Карла Спенглер, узнав об этом. Она поступит мудро, если откажется. Но не хватило духа! — С удовольствием, — повторила она, вдыхая слабый запах сигаретного дыма и крема для бритья, который витал вокруг него.

— Хорошо! — тихо воскликнул он. — Значит, вы оставите воскресенье свободным для меня, и если кто-то еще — скажем, месье Мэддисон — попросит вас уделить этот день ему, у вас будет наготове вежливый отказ? Это понятно?

— Конечно, — ей нестерпимо захотелось уткнуться лицом в его шею и просто стоять так, не шевелясь, с закрытыми глазами, зная, что впереди у них еще несколько часов езды, а не считанные минуты. И эти минуты прошли.

Когда они подъехали к вилле мадам д’Овернь, он помог ей выйти из машины, а потом настоял на том, чтобы проводить ее через сад и вверх по лестнице на встроенную веранду. Франци, которая не спала, дожидаясь Вирджинию, открыла дверь для нее. Доктор вежливо попросил ее отнести горячее молоко к Вирджинии в комнату и оказать ей необходимые услуги.

Но Вирджиния настаивала на том, что она совсем не просит горячего молока и что Франци должна немедленно отправляться спать. Она была полна извинений за то, что заставила ее так долго ждать.

— Не отменяйте моих приказаний, — сказал Леон Хансон, странно глядя в широко раскрытые серые глаза Вирджинии. — Франци не только отнесет молоко в вашу комнату, но вы его выпьете!

Франци исчезла из прихожей, а он взял Вирджинию за руку и, после минутного колебания, поднес ее к губам.

— Спокойной ночи, моя маленькая девочка!

У Вирджинии на миг замерло сердце.

— Спокойной ночи, — прошептала она, — и спасибо за все!..

Прошло несколько дней и Лиза смогла уже сидеть в кровати, принимать посетителей, а к концу недели ей было позволено сидеть на веранде.

Ее рука была все еще забинтована, но она уже выглядела совсем по-другому: глаза ярко светились, щеки покрылись румянцем, и вид у нее был такой оптимистичный, что Вирджиния могла только надеяться на лучшее и с жаром верить в то, что на этой стадии ей не станет хуже.