Шрифт:
Кошмар происходящего в Европе, боль за страдающую маленькую страну, страх неизвестности, что ждет завтра ее саму, тревога, принявшая уже хронический характер, — все вместе не дает покоя ни днем, ни ночью. Марина Ивановна записывает свой сон 23 апреля. Будто бы идет она по краю пропасти и трижды спасается от устремленных на нее смертоносных льва, верблюда и лошади, всякий раз трижды крестясь… А дальше видит себя летящей на тот свет, ногами вперед, вокруг земного шара — туда, во вселенную, в полную пустоту, что всю жизнь так манила ее и так мучила — "на качелях, в лифте, на море, внутри себя".
Она увидела во сне свою "Поэму Воздуха"…
И снова — чешское "наваждение": 8 мая Цветаева записывает о том, как накануне ей не удалось попасть на чешский вечер в зал Трокадеро: "…судьба. (Моя вечная несудьба.)
МЦ."
И попытки стихотворения "Германец входит в Градчаны":
Молчи, богемец! Всему конец! Живите — другие страны! То лестницей из живых сердец Германец входит в Градчаны. Этой басне не верит сам! По ступеням как по головам. — — — Конным гунном в Господен храм — По ступеням, как по черепам. — — Не море хлещет, не гром гремит, Не лава — не столб песчаный — Под женские вопли, народный взрыд Германец входит в Градчаны. Были чешскими — семьсот лет. Цезарь, бойся таких побед. — — Где победа — там бьются — двое. Цезарь! Бойся побед — без боя. — — Один — во всех зеркалах одно Лицо — ни врага, ни друга — Один — не вынес! Рванул окно — Германца встречает вьюга…"Дописать самое трудное: Градчаны, — рассуждает Цветаева несколько позже, — не тот размер, для меня — трудный, но очень хорошо первое 4-стишие, даже одна только его (последняя) строка: Германец входит в Градчаны. Ради нее — "
Однако завершить эту вещь не пришлось…
В течение апреля и мая было написано еще восемь стихотворений. Одно из лучших — четвертое: "Германии": анафема родине Романтики, а ныне — стране, изменившей самой себе: "Полкарты прикарманила, Астральная душа! Встарь — сказками туманила, Днесь — танками пошла… О мания! О мумия Величия! Сгоришь, Германия! Безумие, Безумие творишь!" Другое сильное стихотворение — восьмое: "О, слезы на глазах…", со знаменитыми строками:
О черная гора, Затмившая весь свет! Пора — пора — пора Творцу вернуть билет… ………………….. Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз. На твой безумный мир Ответ один — отказ.Завершено оно 11 мая. Через два дня — запись, "бытийная" и "бытовая":
"(13 мая 1939 г., суббота. Дела — дрянь: 80 сантимов. Гм… два яйца, одна котлета, горстка риса — и Мурин аппетит. По T. S. F-y [124] : Visitez — visitez — Achetez — achetez, [125] И поганые, ненавистные люксовые чернила: "Bleu des Mers du Sud" [126] , - не выносящие никакой бумаги кроме пергаментной и на которые я — обречена.
Но, возвращаясь к Чехии: необходимо вставить в "Атлас — что колода карт" (стихотворение пятое, "Март" от 22 апреля. — А.С.) — Мартовские игры. Перекличка с Мартовскими Идами: — Вспомни, вспомни, вспомни, Вождь — Мартовские Иды…)"
124
Радио.
125
Посещайте… покупайте… (фр.).
126
"Голубизна южных морей" (фр.).
Так и завершит она стихотворение, намекая на убийство Юлия Цезаря в марте сорок четвертого года до нашей эры.
Однако далеко не все стихи чешского цикла удались. Можно сказать и сильнее: "Стихи к Чехии" в целом — неудача поэта. За невеликими исключениями, они плакатны, газетны, общи, риторичны, — мертвы (как ни странно)…
"Попытка леса (написано — надумано — на улице, когда шла к черноглазой старушке — Сонечке Г<оллидэй> в старости — за рубашкой)
Видел, как рубят? Руб — Рубом! — за дубом — дуб. Только убит — воскрес! Не погибает — лес. Так же, как мертвый лес Зелен — минуту чрез! — (Мох — что зеленый мех!) Не погибает — чех. Видел — как губит? Груб — Ужас: за трупом — труп. Но на руинах — смех: Не погибает — чех. 9 мая 1939 г."Здесь (в обоих вариантах) нет естественности, нет достоверности чувств: стихотворение не живет: к примеру, вызывает недоумение: почему "на руинах — смех"? и т. п.
Творческим провалом можно считать две последние строки стихотворения "Взяли…": "Но покамест во рту слюна — Вся страна вооружена!"
Но самая большая неудача, на наш взгляд, — девятое стихотворение-восьмистишие:
Не бесы — за иноком, Не горе — за гением, Не горной лавины ком, Не вал наводнения, — Не красный пожар лесной, Не заяц по зарослям, Не ветлы — под бурею, — За фюрером — фурии!Ясно, что стихотворение написано ради последней строки: излюбленного Цветаевой созвучия смыслов: фюрер — фурии. Смысл же… растворился в словах. Получается, что фурии не следуют за фюрером, будучи руководимы им, а преследуют его, что они — враги, а он — спасается от них. Более того: все поиски окончательного варианта подобий шли по этому ложному пути: "Не ужасом скрученный беглец от свинца"; "Не тучи за месяцем"; "Не — черною лестницей Убийца от рук своих" — и даже: "Не борзые — за зайцами — Охота за оленями (с кем?) Не….. за жертвою…"
Перефразируя слова самой Цветаевой, скажем:
Так случается, когда слух опережает смысл.
Восьмистишие "Не умрешь, народ!.." датировано двадцать первым мая.
А через несколько дней дремавшая цветаевская судьба наконец зашевелилась.
"31-го мая 1939 г.
Дорогая Анна Антоновна! Мы наверное скоро тоже уедем в деревню, далекую, и на очень долго… Там — сосны, это единственное, что я о ней знаю…" Едет, писала она, к друзьям, которые живут там в полном одиночестве безвыездно зиму и лето.
"Деревня" — подмосковное Болшево, где жил Сергей Яковлевич. Значит, отъезд стал реальностью, и оставалось лишь ждать, теперь совсем недолго.
Марина Ивановна заторопилась: распродавала и раздавала недопроданное и недоподаренное, разбирала недоразобранное. Она вся была в хлопотах ("хочется моим деревенским друзьям привезти побольше, а денег в обрез", — иносказательно выражалась она в том же письме к Тесковой). И сознавалась: "…я, кажется, лучше всего себя чувствую, когда вся напряжена".