Значит, мне придется идти к самым корням той науки, которая называется логикой, считает себя наукой о правильном мышлении, а в действительности учит тому, как рассуждать.

В этом разделе я, конечно, не собираюсь действительно написать историю логической науки. Я просто хочу пробежаться по основным событиям, менявшим ее лицо. События эти, по преимуществу, происходили не в России, но оказывали на наших логиков прямое воздействие. Впрочем, это относится к последним двум векам. До этого логику у нас не знали, поэтому рассказывать о ней можно только как о европейском явлении.

Поскольку мне важно понять, что такое рассуждение, я выберу лишь то, что, на мой взгляд, имело отношение либо к науке рассуждать, либо к потере этого искусства. Конечно, выборка моя чрезвычайно не полна. Но общее представление о предмете она все же даст. Вероятно, его придется углублять в последующем, если только не окажется, что в отношении рассуждения такого представления о логике вполне достаточно.

Изучать и понимать саму логику я не собирался.

Я начну рассказ с логики Гуссерля, но хочу напомнить, что уже поминал ранее аналитическую философию, рождающуюся в конце девятнадцатого — начале двадцатого века из логических работ Готлоба Фреге и логико-математический штудий Бертрана Рассела и Альфреда Уайтхеда. В сущности, аналитическая философия — это логицизм, то есть попытка взять из метафизики Аристотеля одну только аналитику и сделать ее основой всего философствования. Аристотель, как известно, не говорил о логике, а все свои логические взгляды изложил как аналитику…

Аналитическая философия — это логическая философия. И это островная философия, стоящая до сих пор в оппозиции философии континентальной, то есть франко-германской. Поэтому она не признает феноменологию Гуссерля, как континентальные европейцы не признают её. Хотя какие-то попытки сближения этих двух школ, конечно же, делались…

Но мне, собственно, не важно, что это за философии. Важно лишь то, что обе они построили себя как новые логики, и обе много сделали для понимания и того, как мы думаем, и того, как познаем. При этом обе они не настолько очевидны, чтобы быть признанными откровениями об истине. Они достаточно много ошибались в своих началах, что очевидно, когда изучаешь выросшую не без аналитической философии символическую логику.

Все логики, относящиеся к математическим, я оставляю в стороне, поскольку они разрабатывались уж чересчур для искусственных условий. А мне нужно просто научиться думать рассуждая. Из логики же Гуссерля я пока возьму лишь то, что относилось к запущенной им в прошлом веке войне с психологизмом.

Эдмунд Гуссерль (1859–1938) выпустил свою первую большую работу «Философия арифметики» в 1891 году. Через десять лет, в «Логических исследованиях», он заявит, что сильно ошибался в той первой работе, ошибался именно в том, что строил свою логику на психологии. Так начнется второй этап его творчества, который и приведет его к созданию логической философской науки, которую он назовет феноменологией.

В России у него будет немало поклонников и последователей. Семен Франк издаст его труды в 1909 году. В том же году печально известный гонитель разума и рассудка Александр Введенский издаст свою «Логику, как часть теории познания», в которой продолжит дело Гуссерля по изгнанию психологии. В 1914 Густав Шпет посвятит Гуссерлю исследование «Явление и смысл».

Понять намерения Гуссерля можно. Он их объясняет в предисловии к «Логическим исследованиям». Как и все передовое научное человечество, в конце девятнадцатого века его потянуло к «философскому уяснению чистой математики». Это исследование привело его к выводу, «что логика нашего времени не доросла до современной науки» (Гуссерль, Логические, с. 10).

В общем, он был захвачен общим поветрием того времени творить науку.

«Я исходил из господствующего убеждения, что как логика вообще, так и логика дедуктивных наук могут ждать философского уяснения только от психологии. Соответственно этому психологические исследования занимают очень много места в первом (и единственном вышедшем в свет) томе моей "Философии арифметики".

Это психологическое обоснование в известных отношениях никогда не удовлетворяло меня вполне. Где дело касалось происхождения математических представлений или развития практических методов, действительно определяемого психологическими условиями, там результат психологического анализа представлялся мне ясным и поучительным.

Но как только я переходил от психологических связей мышления к логическому единству его содержания (единству теории), мне не удавалось добиться подлинной связности и ясности. Поэтому мною все более овладевало принципиальное сомнение, как совместима объективность математики и всей науки вообще с психологическим обоснованием логики» (Там же, с. 11–12).

Так Гуссерль пришел к необходимости «нового обоснования чистой логики и теории познания». Как видите, и наш пострел Введенский плыл прямо в струе новых европейских веяний.

Веяния же эти, если вчитаться в Гуссерля, говорили о том, что логика и математика не нуждаются в «гипотезе души» для своего существования. Это науки вполне от души самостоятельные…

Думаю, что беда была в том, что психологии конца девятнадцатого века, в действительности, уже давно не были науками о душе, а были так или иначе психофизиологиями разного уровня. Психофизиология действительно к логике может иметь отношение лишь зависимое: и психологические сочинения должны излагаться логично. Так что Гуссерль во многом прав в отношении психологии. Как и в отношении логики: эта наука, бесспорно, имеет и должна иметь свой предмет. Но как это объяснял сам Гуссерль?