Далее сам Гуссерль высказывает опасение, что его преобразование логики может показаться «чистой реакцией» на биологизм современной ему психологии. И это, в сущности, так. Это движение маятника от вульгарного материализма к идеализму. И далее он скажет, что считает во многом себя последователем Канта именно в том, что логика должна рассматриваться идеально.

Лично мне кажется, что эта реакция на биологический психологизм была необходима. Но вот беда: движение к идеализму, вызванное потерей науки о душе к началу двадцатого века, не вернуло нас ни к душе, ни к действительной психологии. Оно, используя выражение Гуссерля, «вынесло их за скобки».

Вот как Гуссерль видел свою логику:

«Мы возвращаемся в самых общих чертах к Кантову делению логики на чистую и прикладную. Мы действительно можем согласиться с наиболее яркими его суждениями по этому вопросу. Конечно, только с соответствующими оговорками. Например, мы не примем, разумеется, тех запутывающих мифических понятий, которые так любит и применяет также и к данному разграничению Кант, — я имею в виду понятия рассудка (Verstand) и разума (Vernunft), — и не признаем в них душевных способностей в подлинном смысле.

Рассудок и разум как способности к известному нормальному мыииению предполагают в своем понятии чистую логику, — которая ведь и определяет нормальное, — так что, серьезно ссылаясь на них, мы получили бы не большее объяснение, чем если бы в аналогичных случаях захотели объяснить искусство танцев посредством танцевальной способности (т. е. способности искусно танцевать)…

Термины «рассудок» и «разум» мы берем, наоборот, просто как указания на направление в сторону "формы мышления" и ее идеальных законов, по которому должна пойти логика в противоположность эмпирической психологии познания» (Там же, с. 242–243).

Гуссерль хотел избавиться не от разума и рассудка, а от того, что под этими «словами» понимал Кант, который действительно приписал им совсем не обычные значения. Но избавился он, как говорится, выплеснув вместе с водой и ребеночка. Он предложил заменить эти понятия на «формы мышления».

Именно о таком использовании слова «форма» я и предупреждал в начале этой статьи. Как это очевидно, оно означает отнюдь не «образ» в психологическом смысле. Эти «формы» очень похожи на те, о которых так много кричали большевики от психологии. В них может вместиться что угодно — от образов, до способностей или устройств сознания.

Последователи Гуссерля могли вернуть разум и рассудок в психологию, но предпочли, как это сделал Введенский, полностью выкинуть их из психологии, обрадовавшись возможности заменить на такое «простое и понятное» мышление с его формами…

Формы были важны Гуссерлю, чтобы обосновать особый предмет логики. В этом его как-то можно понять. Как и в том, что он пытался сбежать от действительной жизни в идеальные, искусственные миры. Возможно, в этом проявляется какой-то Великий замысел пребывания человека на Земле: научиться пользоваться понятиями гораздо более тонкими, чем достаточно для выживания…

Научиться уже здесь, чтобы из этого подготовительного класса, лягушатника, однажды выйти на простор иной школы, которую должны проходить все души…

Гуссерль в своих «Логических исследованиях» ведет диалог с двумя предшественниками: Миллем и Кантом. Начну с первого.

Джон Стюарт Милль (1806–1873) считается позитивистом и даже последователем Огюста Конта. Думаю, это утверждение почти так же неверно, как неверно было оно относительно нашего мыслителя Константина Дмитриевича Кавелина. Милль, конечно, уважал и признавал заслуги Конта, но Конт создавал свой «Курс позитивной философии» совсем незадолго до выхода «Системы логики» Милля. К тому же, Милль ничего не заимствует у Конта.

Просто он вслед за отцом — Джеймсом Миллем — и друзьями, вроде Александра Бэна, очень хотел приобщиться к естественнонаучной революции и строил свою логику как некую духовную физику или, в крайнем случае, химию, пытаясь применить к сознанию методы естественных наук.

При этом он каким-то образом умудрился, как и Конт, перебежать дорогу Марксу и Энгельсу, за что те «подвергали его разгромной критике». Естественно, после этого его не любили и не издавали в Советском Союзе. Последний раз «Система логики» издавалась в России в 1914 году в переводе Ивановского и давно стала библиографической редкостью. К тому же Каринский и Рутковский во многом построили свои теории на разборе ошибок Милля. В общем, сочинение это почти утеряно для русской логики.

При этом в действительности это великолепная работа, составляющая важнейшую страницу в истории логики. Для меня ее основной недостаток — ее огромный объем. Пересказать кратко это сочинение невозможно. Поэтому ограничусь двумя предметами. Во-первых, что думал Милль о психологии, раз уж Гуссерль спорил именно с ним. Во-вторых, конечно же, рассуждение.

Психологии посвящена четвертая глава шестой книги «Законы духа».

Милль сразу сужает предмет, чтобы выделить лишь то поле, которое обеспечивает работу логики: