Наверное, надо внести уточнение в это определение Челпанова: в обыденной речи человек, высказывая суждение, уверен, что оно соответствует действительности. Однако философ, логик или обманщик может построить свое рассуждение на заведомо ложных суждениях, и при этом они останутся суждениями, а рассуждение — рассуждением.

В общем, эта часть логики и психологии еще не доведена до совершенства, и описание той действительности, которую она отражает, по-настоящему не сделано. Однако, если отрешиться от того, что можно намеренно использовать ложные суждения, или, вернее, можно искусственно придавать ложным утверждениям вид суждений, то суждение как таковое, очевидно, рождается как непосредственное отражение действительности. И никакого действия, которое мы можем назвать верой, в нем нет и не может быть!

Я гляжу в окно и понимаю: сейчас день. Я это вижу: где место, куда может вкрасться вера? Я сужу об этом по тем признакам, которые научился связывать с понятием «день» с самого рождения. Они просто складываются в образ узнавания, и мне не требуется никакая вера. Но при этом я мог ошибиться. Особенно в отношении сложных явлений. И тогда мое видение ложно. Но не для меня, а для стороннего наблюдателя. И только он в состоянии оценить, то есть вынести суждение, что я верю в свои слова.

Я же в них не верю. Я так вижу!

Очевидно, что имеющееся сейчас в моем распоряжении описание суждения неполно и неполноценно. Им еще надо заниматься.

Русская психология развивалась в девятнадцатом веке как наука о душе. Это, безусловно, было связано с влиянием православия, которое всеми силами пыталось ограничить духовную свободу русских людей, насаждая цензуру и поддерживая карьеристов и приспособленцев, вроде Магницкого, рвавшихся к власти. Попытки вольнодумства жестко пресекались.

Как ни странно, но именно эта жесткая и прямолинейная политика была использована врагами души. В 1850 году было совершено, как сейчас говорится, заказное убийство русской философии. Философские факультеты были закрыты, и преподавали философию только в Духовных академиях. Казалось бы, официальное православие победило своего врага.

В действительности же оно лишь уничтожило тех, кто сдерживал врагов православия — естественников. В итоге этого деяния образовалась духовная пустота, и ее тут же заполнили шарлатаны от вульгарного материализма, вроде Сеченова, Чернышевского, Антоновича, и прочие террористы, названные Достоевским бесами. В России загремели взрывы, пошатнулся трон, а с ним и главная опора православия.

Чтобы спасти Россию от революции, пришлось пойти на срочные реформы и изменить ее лицо так, что из абсолютной монархии она, на деле, превратилась в монархию условную, точнее, ограниченную. Излишняя жестокость в сочетании с бездумностью были прямым путем к тому положению, в каковое привели Церковь большевики, которые сделали с ней то же самое, что сами церковники проделали с русской философией.

Философия за тринадцать лет умертвления потеряла почти все кадры профессиональных философов. Была утрачена целая культура.

В 1863 году, вслед за первыми реформами, была возвращена в Россию и философия. Первым заведующим кафедрой философии в Московском университете был поставлен профессор Киевской духовной академии Юркевич. А из числа одаренной молодежи были выбраны двое — Владиславлев и Троицкий, — которых отправили на несколько лет стажироваться за границу, а потом и сделали профессорами философии, которые возрождали русскую философскую культуру.

Но это была уже совсем иная философия!

Учитель того самого Введенского, который предложил выкинуть из психологии разум, рассудок и ум, Михаил Иванович Владиславлев (1840–1890) вел в Петербургском университете философию, логику и психологию. Он был поразительно грамотным и очень самостоятельным мыслителем. Наверное, не случайно именно он был назначен ректором Петербургского университета. Начинал он с диссертации «Современные направления в науке о душе». Так что его психология шла в ногу со временем…

В 1881 году он выпускает огромное двухтомное сочинение «Психология. Исследование основных явлений душевной жизни». Это был труд, из которого так или иначе вырастали все последующие психологические сочинения России. Я не смог понять, учитывал ли он русских своих предшественников, вроде Кавелина, Карпова, Голубинского, Авсенева, но зарубежную психологию он знал хорошо. Вероятней всего, русские психологи просто не казались ему стоящими, потому что в отношении «Логики» Карпова он отзывается весьма уважительно.

Это пренебрежение к своим русским предшественникам, вероятно, было вызвано тем, что Владиславлева в рамках психологии занимали иные предметы. То есть не собственно душа, хотя он определенно верил в душу, а некоторые ее проявления, такие как воля и чувства. Он даже придумал, как это видно по второму тому, свой собственный способ измерения чувств, чему очень завидовал Введенский, создавший впоследствии целую лабораторию для подобных работ.

Соответственно, не очень занимало Владиславлева и рассуждение. Причем настолько «не очень», что даже в своей знаменитой «Логике», он избегает этого понятия. Тем не менее, знать Владиславлева психологу необходимо. Его образ работы человеческого сознания гораздо полнее, чем у современной психологии, а его ошибки — показательны для понимания того, как психология стала современной. При этом, даже не называя имен, он отчетливо перекидывает мостик между психологией предшествовавшей и современной.