Я следую за медсестрой через автоматически открывающиеся двери. И теперь я в небольшом приёмном покое. Здесь мои бабушка и дедушка.

Бабушка разговаривает с дедушкой, а может, и сама с собой. Это её способ не позволить чувствам взять над ней верх. Я и раньше видела, как она делает это, когда у дедушки случился сердечный приступ. На ней резиновые сапоги и садовничий рабочий халат, запачканный грязью. Должно быть, она работала в своей оранжерее, когда услышала про нас. У бабушки короткие, вьющиеся и седые волосы, она всегда делала перманентную завивку. Папа говорит, годов с семидесятых. «Это просто», – объясняет бабушка. – «Ни забот, ни хлопот». Это так на неё похоже. Прагматично. Она, по сути, настолько практична, что большинство людей никогда бы не догадались, что она питает слабость к ангелам. У неё коллекция керамических ангелов, тряпичных кукол в виде ангелов, ангелов из выдувного стекла и тому подобных ангелов в особом китайском сундучке в её мастерской для шитья. Но бабушка не просто собирает ангелов, она верит в них. Она думает, что они повсюду. Как-то раз пара гагар свила гнездо на озере в роще за их домом, и бабушка была убеждена, что это её давно умершие родители пришли, чтобы оберегать её.

В другой раз мы сидели у неё на крыльце, и я увидела красную птицу. – Это красный клёст? – спросила я бабушку.

Она покачала головой.

– Моя сестра Глория – это клёст, – сказала бабушка, говоря о моей недавно умершей двоюродной бабушке Гло, с которой никогда не ладила. – Она бы сюда никогда не приехала.

Дедушка смотрит в гущу в пенопластовой чашке, снимая крышечку так, что маленькие белые шарики сыпятся ему на колени. Могу сказать, это худшее пойло, и выглядит так, словно сварено году в девяносто седьмом; с тех самых пор его держали на конфорке. И, тем не менее, я бы не возражала против чашечки.

Можно проследить сходство между дедушкой, папой и Тедди, хотя волнистые волосы деда и превратились из русых в седые, и он коренастее худого Тедди и папы, который жилист и мускулист благодаря послеобеденным занятиям тяжёлой атлетикой в местном спортзале Христианской Ассоциации Молодых Людей. Но у них у всех серо-голубые глаза цвета воды, цвета океана в облачный день.

Возможно, именно поэтому мне сейчас тяжело смотреть на дедушку.

Джуллиард был бабушкиной идеей. Она родом из Массачусетса, но в 1955 году самостоятельно перебралась в Орегон. Сейчас в этом нет ничего особенного, но, думаю, пятьдесят два год назад для двадцатидвухлетней незамужней женщины совершить подобное было своего рода постыдно. Бабушка утверждала, что её тянуло к дикой пустынной местности, и не было ничего более дикого, чем бескрайние леса и скалистые пляжи Орегона. Она получила работу секретаря в лесном управлении. Дедушка работал там биологом.

Иногда летом мы возвращаемся в Массачусетс, в домик на западе штата, который на одну неделю принимает разросшуюся бабушкину семью. Именно тогда я вижусь с троюродными братьями и сёстрами и двоюродными бабушками и дедушками, имена которых едва ли помню. В Орегоне у меня многочисленная родня, но все они родственники со стороны дедушки.

Прошлым летом, когда мы снова отправились в Массачусетс, я взяла с собой виолончель, так я могла продолжать готовиться к предстоящему концерту камерной музыки. Самолет был не полным, и бортпроводники разрешили ей путешествовать на сидении рядом со мной, как путешествуют профессионалы. Тедди подумал, что это весело, и пытался накормить её солёными крендельками.

Однажды вечером я дала в домике небольшой концерт в гостиной, где моими зрителями были родственники и развешанные на стене чучела диких животных.

Именно после этого кто-то упомянул Джуллиард, и бабушку захватила идея.

Сначала это казалось неправдоподобным. В университете нашего штата была вполне подходящая музыкальная программа. А если я хотела расширить образование, то в Сиэтле была консерватория, до которой всего несколько часов езды. Джуллиард же был на другом конце страны. И он был дорогим. Родители были заинтригованы этой идеей, но я могла с уверенностью сказать, что на самом деле ни один из них не хотел отпускать меня в Нью-Йорк или влезать в долги, так что я, возможно, могла бы стать виолончелисткой какого-нибудь провинциального второразрядного оркестра. Они не знали, была ли я достаточно хороша. Собственно, и я тоже не знала. Профессор Кристи говорила мне, что я одна из самых многообещающих учениц, которых она когда-либо учила, но никогда не упоминала при мне Джуллиард. Джуллиард – для виртуозов, и казалось самонадеянным даже думать, что они взглянут на меня хоть на секунду.

Но после поездки, когда кто-то ещё, кто-то беспристрастный и с Восточного Побережья посчитал, что я достойна Джуллиарда, идея закрепилась в бабушкиной голове. Она взялась поговорить об этом с профессором Кристи, а моя преподавательница ухватилась за эту идею как терьер за кость.

Так что я заполнила заявления, собрала рекомендательные письма и отправила их вместе с записью своей игры. Адаму я об этом ничего не сказала. Я убедила себя, что поступила так, потому что нет смысла афишировать это, когда даже идея попасть на прослушивание имела столь мало шансов на успех. Уже тогда я осознавала, что это была ложь. Небольшая часть меня даже чувствовала, что подача документов была в некотором смысле предательством. Джуллиард был в Нью-Йорке. А Адам здесь.

Но уже не в старшей школе. Он был на год старше, и этот последний год, мой выпускной год, он начал в городском университете. Он проводил в школе часть своего времени лишь потому, что Shooting Star начинали становиться популярными. И ещё был контракт со звукозаписывающей компанией в Сиэтле и множество гастролей с концертами. И только после того, как я получила сливочного цвета конверт, тиснённый надписью «Школа Джуллиард», с письмом, приглашающим меня на прослушивание, я рассказала Адаму о том, что подала туда документы и получила приглашение. Я объяснила, что немногие добиваются подобного. Сначала он выглядел охваченным благоговением, будто не мог в это поверить. А потом печально улыбнулся. «Йо Мама лучше поостеречься», – сказал он.

Прослушивания проводились в Сан-Франциско. В ту неделю у папы была какая-то крупная конференция в школе, и он не мог уехать, а мама только что устроилась на новую работу в туристическом агентстве, поэтому сопровождать меня вызвалась бабушка. «Устроим девичник. Выпьем чаю в Фермонте. Поглазеем на витрины на Юнион Сквер. Прокатимся на пароме до Алькатраса. Будем как туристы».

Но за неделю до отъезда бабушка споткнулась о корень дерева и вывихнула лодыжку. Ей пришлось надеть один из тех громоздких ботинков и не полагалось ходить. Результатом явилась легкая паника. Я сказала, что смогу поехать и одна – на машине или на поезде – и вернуться обратно.