Четверг, 5 ноября

Прием в Доме правительства был посвящен какому-то заезжему американскому генералу. Изящное убранство комнат, обитая ситцем мебель, много растений и цветов, фотографии на лаковых столиках. Я получил джин с тоником и замешался в толпу гостей – главным образом военных, с вкраплениями местных сановников, потеющих в своих костюмах. Я ощущал себя странно самоуверенным в моем бравом белом мундире с нашивками коммандера. Адъютант[125] Герцога представил меня: «Вы, конечно, помните коммандера Маунтстюарта, сэр». Герцог, очень загорелый, в бежевом костюме при галстуке в розовую и желтую клетку, смерил меня пустым взглядом. «Лиссабон, 1940-й, сэр», – сказал я. «Ах, да», – неуверенно ответил он и тут же удрал. Направился прямиком к Герцогине: они перекинулись несколькими неслышными словами, Герцогиня оглядела меня, что-то ему сказала, он сразу вернулся, теперь уже улыбаясь, и хлопнул меня по плечу. «Маунтстюарт, – сказал он. – Конечно! Клюшки для гольфа привезли?».

Несколько позже я поговорил с Герцогиней. Прическа и грим ее так же безупречны, как в Лиссабоне. Она, впрочем, выглядит похудевшей, хотя, возможно, дело всего лишь в коротких рукавах ее платья, выставляющих напоказ костлявые, почти лишенные мышц руки. Она была очень любезна и понизила голос, чтобы сказать: «Что привело вас в этот идиотический рай? Будьте осторожны, а то умрете от скуки и сами того не заметите». Я улыбнулся: «Охота за субмаринами». «Вы должны пообедать у нас, – сказала она, – сегодня же. Где вы остановились?». Похоже, я снова стал своим.

Вторник, 15 декабря

Три раза обедал в Доме правительства, в последний – даже сидел рядом с Герцогиней. Кроме того, играл с Герцогом в гольф, – полдюжины партий, впрочем, играли мы неизменно вчетвером. Побывал в каждом баре и клубе, какие тут есть, и по-моему, в большинстве частных домов, а уж с людьми из ВВС перезнакомился в таких количествах, что хватит до конца жизни.

Этот маленький город, как и всякий маленький город, изобилует слухами, сплетнями, интригами, враждой, вендеттами, взаимными обидами, альянсами и мезальянсами, кликами и бандами – как в среде того, что именуется истаблишментом, так и среди парвеню. Насколько я в состоянии судить, общество Нассау, в общих чертах, распадается на три основных категории. На самом верху находится губернатор и его окружение. Далее следуют политики – «Мальчики с Бэй-стрит» (они же «Бандиты»): местные торговцы, воротилы и просто богатые люди, которые заседают в Законодательном собрании и его контролируют. Затем имеются держащиеся несколько особняком жители временные – военные и визитеры. Затем – пожилые налоговые беженцы, в основном англичане и канадцы, – чопорные, консервативные, с презрением взирающие на публику помоложе, более беспутную: на сомнительных предпринимателей, разведенок и разведенцев, относительно богатых и бесталанных молодых людей и их подружек. Эти ходят под парусом, закатывают вечеринки, слишком много пьют и легко меняют партнеров. В туристский сезон, с декабря по март, к ним добавляются их американские эквиваленты, приезжающие сюда ради зимнего солнца и la dolce vita[126]. Еще одну подгруппу, которая может перекрываться с любой из вышеупомянутых, составляют богатые, обладающие немалой властью люди, имеющие, вследствие их финансовой мощи, большое, хоть и не замечаемое прочей публикой влияние на все, что здесь происходит. К этой категории принадлежал Веннер-Грен и, должен сказать, трудно отыскать человека, который бы плохо о нем отзывался. Стоит упомянуть его имя, как поднимается вихрь слухов: он личный друг Геринга, он построил на Хог-Айленд ангар для нацистских подводных лодок, он владеет в Мехико банком. Я передаю все это, помечая как домыслы, в ОМР. И наконец, существует еще один мир – наиболее населенный и, парадоксальным образом, наиболее неприметный: собственно багамцы. В большинстве своем, это бедные работяги и рыбаки, живущие в лачугах, многое множество которых рассыпано за грядой холмов, на которой стоит Дом правительства – это поселение называется «Грантс-таун». «Цветной барьер» имеет на Багамах почти абсолютную силу – в смысле социальном, определенно (сегрегация присутствует даже в Герцогининой «солдатской кантине»). Мне говорили, что правило это соблюдается тут так же неукоснительно, как в южных штатах Америки. Любое отступление от него здесь, на Багамах, уверяли меня, может отпугнуть американских туристов. Даже в Дом правительства ни один черный через парадную дверь войти не может.

Все эти миры в той или иной мере взаимодействуют один с другим – что становится особенно очевидным на приемах в Доме правительства (впрочем, закуски на них разносят только черные). Я регулярно бываю на этих собраниях, внимательно наблюдаю за толпой, исподволь собирая по мелочам информацию – люди здесь очень общительны. Должен сказать, Герцог с Герцогиней перемещаются в этой толпе невозмутимо, с улыбками, как будто на свете и не существует другого места, в котором им хотелось бы оказаться, – как и другого общества. Актеры они безупречные.

Сейчас они ненадолго убыли в Майами. Макстей умоляет, чтобы я позволил ему выйти в море. Самая элегантная, чистая, вылизанная посудина в гавани Нассау это II22

Воскресенье, 20 декабря

Мы встали на якорь у маленького острова, принадлежавшего к череде Эксумских островов. Команда ловит с палубы рыбу, купается. Солнце лупит с отмытого дочиста синего неба. Война кажется очень далекой. Фрейя написала, что мы отбили Бенгази, а советские войска окружили под Сталинградом немецкую армию. Самый несчастный человек на свете это Кроуфорд Макстей.

1943 Пятница, 1 января

Прошлой ночью был на новогоднем приеме, устроенном на Кабл-Бич молодой вдовой по имени Дороти Букбиндер (американкой). Оркестр и шампанское с 8.00 до полуночи и после нее. Дороти – ей за сорок, растрепанная, пьянчужка, по-моему, – живет с «маркизом» де Соссе – я бы сказал, скорее человеком французского происхождения, чем французом. У Дороти дочь (девятнадцать? двадцать два?) по имени Лулу, – когда часы пробили двенадцать, она направилась прямиком ко мне и влепила мне в губы долгий, сочный поцелуй. Я стряхнул ее и ушел по пляжу, глядя на звезды и думая о Фрейе. Лулу отыскала меня и простодушно осведомилась: «Почему ты меня ни хера не трахаешь, Логан?». «Потому что мне ни хера не хочется», – ответил я. Тут она свалилась, мертвецки пьяная. Я отнес ее назад, уложил на террасе на тростниковую кушетку и смылся.

Новости из Дома правительства, Герцогиня нездорова – переутомилась, разыгралась язва. Думаю разрешить Макстею на несколько дней уйти на II22 к Внешним островам. Нассау начинает доставать и меня.

Четверг, 14 января

Написал для ОМР мой третий доклад, оттащил его на аэродром Оукс-Филд и вручил Сноу [командиру эскадрильи] (он летит в Майами, потом кто-нибудь доставит конверт в Нью-Йорк, а оттуда он пойдет в ОМР). Сноу говорит, что Герцогу будет предложено, в виде подачки, губернаторство в Австралии. От этой перспективы у меня сразу полегчало на сердце. Я здесь всего несколько недель, а уже чувствую, что начинаю загнивать. Прибавил в весе, пью немеренно – провожу слишком много времени в баре отеля «Принц Георг», разговаривая черт знает с кем. Интеллектуальная моя жизнь равна нулю: я ничего не читаю и не пишу (кроме писем – из дому и домой). Начинаю понимать, что подразумевала Герцогиня под «этим идиотическим раем».

Мой доклад содержит кропотливый отчет о последних слухах. Де Соссе доверительно поведал мне, что сэр Гарри Оукс[127] ссудил Герцогу два миллиона долларов, а Веннер-Грен использовал их для производившихся через его банк – «Банко Коммерциал»[128] в Мехико – спекуляций на валютных рынках. Не сомневаюсь, что ОМР найдет способ подтвердить или опровергнуть этот слух: во всяком случае, он определенно мог бы объяснить, откуда взялись деньги. Я, однако, не способен по-настоящему поверить, что Герцог пошел на такой риск: слишком много людей в Лондоне, Нью-Йорке и на Багамах могли бы отследить деньги, если бы он вдруг начал вносить платежи Оуксу или какой-то из его дочерних компаний.