— Тимофей Борисович, вы не голодны? Давайте я вас покормлю, а то я сготовила такую рыбу для этого подонка, а он… — она шмыгнула носом. — Знаете, я привыкла готовить для мужчин, для сына и для этого… Вот скажите мне как мужчина — что, у семидесятилетнего мужика при виде молоденькой сучки мозги отшибает, как у молодого? Он что, думает, ей нужен его, скажем прямо, довольно-таки вялый член? И я просто на двести процентов уверена, эта бесстыжая тварь всю кашу и заварила, небось обслужила его пару раз, он и поплыл… Много ли вашему брату надо? Знаете, я даже представляю себе, как все было… Он разнежился, рассказал девке про эти украшения, а она все придумала… Он сперва ужаснулся, он ведь в общем-то был всегда приличным человеком, но она засрала ему мозги. А он, небось, еще просил эту гадину: «Только не надо убивать Яночку, так, слегка огреть и хватит…» Ой, мамочки, но когда цацки оказались в ее руках, она запросто могла пристукнуть и Гришку…

Во время этого монолога Маргарита Семеновна успела накрыть на стол и Тимофей, здорово проголодавшийся, с аппетитом уплетал невероятно вкусную запеченную рыбу.

— Тимофей Борисович, у меня к вам нижайшая просьба. Пожалуйста, я сейчас наберу номер, а вы попросите к телефону Григория Ивановича, хорошо? Вам нетрудно, правда? И послушайте внимательно, что вам скажут, будьте так любезны.

Откликнулся молодой женский голос.

— Алло!

— Простите, я могу поговорить с Григорием Ивановичем?

— А папы нет. Он уехал по делам.

— Простите, а когда уехал?

— Сегодня утром.

— А когда вернется?

— Обещал в пятницу. Ему что-нибудь передать?

— Да нет, спасибо, извините.

Телефон был включен на громкую связь, так что Маргарита Семеновна все слышала.

— Это его дочурка дурная, ей на отца наплевать. Рыбки еще положить?

— Если можно. Очень вкусно, — чуть смущенно улыбнулся Тимофей.

— А вы кто по профессии? — орудуя лопаткой для рыбы, спросила она.

— Юрист.

— Юрист? Так вы же можете сказать мне, что делать! А? Я лично не знаю… А вдруг это не Гришка? Разве может такое быть — знаешь человека вроде бы досконально, практически всю жизнь, веришь ему как самому себе и вдруг… А? — Она вскинула на него совершенно несчастные, опухшие глаза, в которых ясно читалась надежда.

Он тяжело вздохнул. Ему нравилась эта женщина и этот дом, где все чувства были какими-то настоящими — и отчаяние обманутой любовницы и любовь к предавшему ее человеку.

— Маргарита Семеновна, дорогая, что я могу вам посоветовать? Ну, допустим, Яна скажет милиции, что в действительности с ней случилось… Ее замучают расспросами. Вас, если вы дадите показания, тоже, и еще не факт, что не заподозрят в соучастии…

— Матерь Божья!

— А кстати, Яна не велела ничего вам говорить о Григории Ивановиче, вы же сами догадались… И не найдут они эти треклятые драгоценности, и, возможно, виноват вовсе не Григорий Иванович, а человек, который якобы собирался их купить…

Она смотрела на него почти уже влюбленными глазами.

— Значит, Янка им ничего не скажет?

— Скажет, что ее ударили по голове, забрали сумку и все. На этом все и закончится.

— Знаете, Тимофей Борисович, или можно просто Тима?

— Можно просто Тима, — улыбнулся он.

— Вы самый лучший человек, которого я знаю.

— Здрасьте, приехали! — засмеялся он.

— Вы добрый, умный и при этом благородный, я знаю, мне Янка говорила. Вы же могли присвоить эти цацки и дом…

— Не мог, — покачал он головой, — меня не так воспитывали.

— Тима, женитесь на Янке!

— Господи, да я женат!

— Ну и что? Кому это когда мешало? У вас есть дети?

— Нет.

— И вы не любите жену.

— С чего вы взяли?

— Вы вот сидите тут, со мной, время двенадцатый час, а вы даже не позвонили жене, и она тоже о вас не слишком беспокоится.

Тимофей скрипнул зубами.

— Не сердитесь, Тима.

— Я не сержусь. Но у Яны ведь есть жених, кроме всего прочего.

— Какой такой жених? Откуда? — всполошилась Маргарита Семеновна.

— Мой лучший друг Михаил Генрихович Дунаевский.

— А где он сейчас?

— Очень далеко, где-то в районе острова Пасхи.

— А что он там делает?

— Он в кругосветном плавании.

— Тогда какой он к чертовой бабушке жених, скажите на милость?

— Он вписался в эту историю задолго до встречи с Яной.

— Любил бы, выписался бы! Вот сейчас бедная девочка одна в больнице, а он… Моряк, с печки бряк… Чай будете?