– Но были же книжки и про девочек?

– Я их никогда особенно не любила. Там, где появляются женщины, возникает напряженность. И всем персонажам книги приходится туго, женским в особенности. Вы этого не замечали? Странно.

Я этого не замечал. Сказанное ею походило на вступление к студенческой работе по литературе - Карен, наверное, случалось когда-то писать такие.

– Думаю, - продолжала она, - читать и писать я училась главным образом для того, чтобы сочинить продолжение «Ветра в ивах», продолжение, в котором все мои любимые персонажи обратились бы в женщин. Я бы очень аккуратно отпечатала его на бумаге такого же формата, как у настоящей книги, сделала бы рисунки. Что-нибудь наподобие: «Однажды утром Рэт проснулась и поняла, что сейчас просто-напросто взорвется» - примерно в таком роде.

– Странно, что вы не стали детской писательницей.

 Выражение боли пронеслось по лицу Карен - я по неведению наступил на больную мозоль. И тут же с опозданием понял: мы достигли близости, к которой я так стремился, но от нее уже ничего не осталось. Карен, сдирая целлофан со свежей пачки сигарет, нахмурилась:

– Теперь нет никакого смысла писать детские книжки. Просто не осталось детей, чтобы их читать. Девочек волнует только одно - величина их титек. И если такое место, как Дремучий лес , существует, они отправляются в него с единственной целью - расстаться с невинностью.

И Карен ушла, унося сигареты. Разговор закончился.

После него она обходилась со мной гораздо холоднее и суше. Так, словно мы все-таки побывали в постели и ей это показалось ошибкой. Я при всяком удобном случае заглядывал в книжный магазин, надеясь, что все повернется к лучшему, а в итоге лишь выяснил нечто, поставившее жирный крест на любых моих помыслах о совместной с Карен жизни.

Как-то под вечер гей-покупатель сказал ей:

– Даррен обещал отложить для меня последний номер «Жарких попок».

– Я его что-то не вижу, - порывшись под прилавком ответила Карен.

– Он сказал, что точно отложит. Журнал нужен мне к среде. В среду, после полудня, я улетаю в Новую Зеландию.

– Я нынче вечеромувижусь с Дарреном, - сказала Карен, - спрошу у него. Ну, если не сегодня, так завтра утром, перед тем как уйду на работу.

Когда покупатель удалился, я спросил:

 - Так Даррен обитает сейчас у тебя?

– Можно и так сказать. Вообще-то мы живем вместе.

– Просто как друзья?

– Как очень добрые друзья. Мы вместе уже восемь лет. И на самом деле, даже думаем пожениться.

– Ничего себе, - ухмыльнулся я, чувствуя, что обливаюсь потом.

– Нет, правда, - настаивала она.
– Это многое облегчило бы - в бюрократическом смысле, в социальном. Мне кажется, я смогла бы прожить с Дарреном всю жизнь и без этого - он так хорошо меня понимает. Но кое в чем брак может оказаться полезным - при получении ссуды за дом… переезде в другую страну… при появлении детей, наконец.

– Детей? От Даррена?
– я уже начал гадать, удастся ли мне без спешки присесть на что-нибудь, не показав при этом, что мне нужно спешно на что-нибудь присесть.

Она пожала плечами:

– Как знать? Из гомосексуалистов получаются хорошие отцы. А хорошего отца найти не легко. В общем, поживем - увидим.

Садиться я все-таки не стал, просто ушел. Никогда еще на моей памяти произнесенные женщиной слова не причиняли мне такую боль, даже в пору развода. Я вышел на улицу и принялся что было сил зазывать прохожих, заманивать их в наше заведение льстивыми посулами и взглядами глаза в глаза.

 - Давайте, заходите, и девушку берите с собой, ну же, заходите, лапуля, не стесняйтесь, у нас теперь девяностые, а вы - совсем уже взрослая девушка.

Следующие два дня дались мне нелегко, но, как это ни странно, Карен, посвятив меня в свои планы на будущее, снова стала обходиться со мной тепло и по-дружески. Ей казалось, что я плохо выгляжу, она тревожилась насчет того, правильно ли я питаюсь, ходила со мной на ленч. Спорила она со мной так же живо, как прежде, однако теперь в ней стала проступать странная нежность , потребность меня защитить. Я же, радуясь возможности побыть с ней подольше, провожал ее на поезде до дому - и она позволяла мне это.

– Теперь все намного грубее, - говорила Карен, - чем хочется думать людям вроде вас. (Разговор опять шел о книгах, о том, что время их давным-давно миновало.) - Общение происходит на куда более элементарном уровне. Письменность стала бесполезной, ныне она годится разве что для подписей к соблазнительным картинкам.

– А письма?

– Какие письма?

– Письма, которые люди пишут друг другу.

– Я писем не пишу. Да и кому нужны письма? Самое главное происходит, когда люди встречаются лицом к лицу, смотрят друг другу в глаза. Ты можешь писать человеку десяток лет, а после встретиться с ним и за пять минут понять, что никакие отношения между вами не возможны. И то, что ты десять лет наполнял письма разными пустяками, ничего не изменит.