Сколь ни приятными представлялись мне наши беседы, спорить с Карен я не решался. Все ее доводы выглядели либо неодолимо логичными, либо прочувствованными так основательно, что оспаривать их было попросту опасно, - некоторые же обладали двумя этими качествами сразу. Собственно, я уже начинал понимать, что, по-видимому, не раз обижал Карен, ибо она имела обыкновение просто уходить от меня, когда разговор заходил дальше, чем ей того хотелось. При этом все, что я успевал добавить ей вслед, игнорировалось, словно и не услышанное.

А в каких-то иных отношениях с ней было необычайно легко и вела она себя очень покладисто. Если я сообщал ей, что хочу сегодня заглянуть в китайский ресторанчик, она, отложив то, чем занималась в эту минуту, отвечала: «Годится». Если на полпути к ресторанчику я передумывал и говорил, что лучше, пожалуй, зайти в итальянский, Карен пожимала плечами и произносила: «Я не против». А если итальянский ресторанчик оказывался закрытым и времени, которое у нас оставалось, хватало только на то, чтобы проглотить в закусочной по застарелому пончику, Карен, усмехнувшись, говорила: «Ну и ладно». Производя впечатление человека, который относится ко всему и вся с цинизмом, она, похоже, не испытывала ни малейшей потребности кого-то в чем-то винить. Даже книжным магазином «Туннеля любви» она управляла с терпимостью владельца свиноводческой фермы, который терпеть не может свиней. Покупатели, сбитые с толку сотнями выставленных в витрине журналов, запечатанных в целлофан, из-за чего заглянуть в них никакой возможности не было, , спрашивали у нее, почему один стоит 11,95 долларов, а другой 24,95. «Качество цвета», - отвечала Карен или: «У тех лучше бумага». Принимая же деньги, она неизменно говорила: «Спасибо» или даже: «Приятного вам дня».

Как-то раз я оказался рядом с ней, когда она продала гротескно толстому мужчине несколько монголоидного обличия журнал, украшенный броской надписью: «ТОЛСТЫЕ ЧЕРНЫЕ ДЕВКИ ПРОСТО УМОЛЯЮТ ОБ ЭТОМ».

– Это могло бы лечь в основу нового стандарта политически некорректных сделок, - пошутил я, когда он отошел.

Карен пожала плечами.

– Он же никого насиловать не собирается, - сказала она.
– Скорее всего, работает грузчиком в каком-нибудь супермаркете. Году в девяносто втором почти уж решился обнять женщину, да смелости не хватило. А кассирши так и вовсе им помыкают.

– И все-таки… - начал я.

– Послушайте, - предостерегающим тоном произнесла Карен, - когда я работала в магазине феминистской литературы, я однажды продала книгу под названием «Жизнь в новом и чистом веке» женщине, у которой были подбиты оба глаза, да так, что она походила на панду. В книге рассказывалось о тонких артистических натурах, о том, как эти люди живут коммунами по семь-одиннадцать человек в сельской, приблизительно, местности, как заботятся друг о друге и по очереди исполняют все необходимые домашние дела. Разумеется, я хорошо понимала, что купившая эту книгу женщина, скорее всего, обитает в заложенной - перезаложенной трущобной конуре с грубияном мужем и сынком, который допекает ее просьбами купить видеоигру про коммандос. Решительно никакого вероятия, что эта книга сможет хоть как-то изменить ее жизнь, не было. Она просто-напросто… дрочила бы над ее страницами , только и всего. Так вот, если уж волноваться по поводу «политической некорректности» мне следовало приступить к этому занятию еще тогда.

Смелые слова, острые мысли, и однако ж, что-то во всем этом не сходилось. Я видел, что временами работа все-таки достает Карен, и под конец дня, вынимая из кассы выручку, она ощущает себя выжатой почти досуха, сохранившей только одну способность - всплакнуть.

– В чем дело?
– как-то решился спросить я.

– Передозировка дерьма, - вздохнула она.

Отчаянно жаждая сблизиться с ней, я расспрашивал Карен о детстве. Странно, но, наводя женщину на разговор о детстве, ты нередко подталкиваешь ее, причем неуклонно, к сексуальной близости - и гораздо вернее, чем заводя разговоры о сексе. В мои разгульные холостяцкие деньки, завершившиеся женитьбой, а там и разводом, я обнаружил, что могу, сидя за рюмочкой, обсуждать с женщиной множественные оргазмы и под конец вечера она все равно посмотрит на часы и объявит, что ей нужно поспеть на поезд 10.37. А вот если навести ее на воспоминания о давно покинутом родном доме или заставить показать альбом со старыми фотографиями, то вечер мы с ней почти наверняка закончим в постели.

Итак, я спросил у Карен о ее детстве. Она отвечала охотно и довольно пространно, и я лишь по прошествии какого-то времени сообразил, что ни о родителях своих, ни о прошлом она ничего, в сущности, не рассказала. Просто ухитрилась повернуть разговор к одной из своих излюбленных тем.

– Знаете, - задумчиво говорила она, - труднее всего мне было мириться в детстве с тем, что почти все персонажи моих любимых книжек - мальчишки.

Разговаривали мы в коридоре, рядом с кабинками, и Карен все пыталась получить от торгующего сигаретами автомата пачку «Мальборо лайт».

– Золушка и все прочие меня интересовали мало. Уж слишком явной выдумкой они были. А мне хотелось думать, что где-то и вправду происходит то, о чем рассказывается в книгах. Когда я была маленькой, мне нравились «Черный скакун», «Кошачьи проказы», «Винни Пух» и особенно «Ветер в ивах» - все эти истории про волшебный лес, дикую чащу и речные берега.

Карен не так чтобы очень нежно потыкала в кнопки автомата - в правильном, как она полагала, порядке - и отступила на шаг. Черные волосы ее теперь особенно четко прорисовались на фоне желтого плаката «Сосущих студенток».

– Я, видите ли, отдала бы все, лишь бы обратиться в Рэта или в Крота - даже в Иа-Иа. Они были такими настоящими.

– Настоящими?

– Им никогда не приходилось оправдываться за то что они существовуют. Их принимали такими, какие они есть. У них было пространство, принадлежавшее им естественным образом , им не требовалось работать локтями, чтобы его заполучить. И к тому же они вольны были чувствовать себя счастливыми или несчастными, одиночками или партийными животными - кем хотели, тем и чувствовали.