Поэтому термин «партия», подразумевающий, как минимум, сплоченную и дисциплинированную группу единомышленников, выглядит явно ошибочным для характеристики русского национализма 60—80-х годов прошлого века. Он представлял собой никак не партию, а, пользуясь современной терминологией, сетевую структуру: совокупность личностей и небольших групп, разделявших общее настроение, находившихся в более-менее постоянной коммуникации и реализовывавших близкие культурные и личные стратегии; опорными точками и информационными терминалами сообщества выступали журналы «Наш современник» и «Молодая гвардия», в меньшей степени — «Москва» и некоторые провинциальные издания.

Внутренняя сплоченность этого сообщества была весьма низкой; относительную целостность ему придавал внешний фактор — наличие культурно-идеологических оппонентов, причем границей между двумя лагерями, как уже отмечалось, обычно выступало не отношение к русским, а отношением к евреям. Роль и значение этой демаркационной линии были доведены до абсурда. «Если их противники из еврейско-либерального лагеря говорили одно, то русские патриоты утверждали прямо противоположное. Эта своеобразная позиция: выслушай еврея и сделай наоборот — понятна. Сточки зрения тогдашних русских патриотов евреи в принципе не могли желать России добра, и все их затеи были направлены против интересов русского народа. Но такая позиция приводила к тому, что у русских патриотов как бы и не было собственной позиции. Если евреи против социализма, то мы будем за социализм, если евреи за демократию и рынок, то мы будем против»292. Хотя любая идеология включает антиизмерение — то, против чего она выступает, ни одна успешная идеология не может быть построена лишь на противопоставлении, а с неизбежностью требует позитивной программы.

292 Самоваров Александр. Останутся ли в России русские? Русское национальное самосознание: триумф или катастрофа? М., 2007. С. 62.

В то же время антисемитизм, включая такие его сублимированные, культурно рафинированные формы, как антивестернизм и антилиберализм, служил важным пунктом консолидации националистов, советских консерваторов, идейных и безыдейных антисемитов, создавая впечатление разветвленной «русской партии». В действительно то была разношерстная коалиция, где единство «против» не подразумевало единства «за» и где противоречия между частями коалиции были не менее острыми и принципиальными, чем ее конфликт с противоположным лагерем. Как точно в данном случае подметил Николай Митрохин, этническая ксенофобия партийных аппаратчиков «не имела какой-то позитивной программы (оттолкнув евреев или немцев, сделать что-то полезное для русских или украинцев), скорее речь идет о существовании опознавательной системы по принципу "свой — чужой"»293.

Собственно националистический лагерь включал, образно говоря, «каждой твари по паре»: от экзотических монархистов-антикоммунистов до конвенциональных национал-большевиков. В самом общем виде подцензурный национализм можно разделить на либеральный, консервативный и радикальный. Хотя подобная типология, в общем, банальна, в нашем случае Ицхак Брудный подвел под нее разработанную систему критериев: отношение к политической либерализации и экономическим реформам, к западным социополитическим и культурным ценностям, к антисемитизму и ксенофобии, к советскому настоящему, сталинизму и царскому прошлому и т.д.294

Исходя из этих критериев, к либеральным националистам можно отнести либеральное крыло деревенщиков и журнал «Новый мир». Они не разделяли исключительной захваченности прозападных либералов правами человека и не верили, что тотальная пересадка западных ценностей и институтов станет панацеей для России; в то же самое время они признавали необходимость радикальных политических и экономических реформ, избавления советской политики от сталинского наследства. В отличие от консервативных и радикальных националистов, либералы не идеализировали традиционную русскую деревню как воплощение моральных ценностей; они были свободны от агрессивного антиинтеллектуализма и ксенофобии, включая ее антизападное и антисемитское измерения.

Мейнстрим составлял консервативный национализм, представленный журналами «Москва», «Наш современник», «Волга» и Север». В его фокусе находились традиционная русская деревня, с одной стороны, критика морально коррумпированного городского общества и вестернизированной интеллигенции как главного проводника этой коррупции, — с другой.

293 Митрохин Николай. Русская партия: Движение русских националистов

в СССР. 1953-1985 годы. М., 2003. С. 89.

294 Brudny Yitzhak М. Reinventing Russia. Russian Nationalism and the Soviet

State, 1953-1991. Cambridge, Mass., 1998. P.8-9.

Для радикального национализма «Молодой гвардии» были характерны воинствующее неприятие западных ценностей; требование сильного авторитарного государства и сакрализация государства вообще; преклонение перед Сталиным295.

Несмотря на условность подобной классификации, она в основном охватывает спектр идеологических альтернатив подцензурного национализма (для диссидентского национализма потребовалась бы иная, более дробная и изощренная классификация) и указывает, что его радикальное течение служило мостиком между консервативным национализмом и различными вариациями советского консерватизма. Но вот о либеральном национализме сказать подобное уже невозможно: хотя либеральные националисты взаимодействовали с либералами, для массы консервативных националистов подобное сотрудничество было абсолютно исключено. Ограничив себя в поиске союзников, русский национализм тем самым отказался и от возможности расширения своего влияния. Ведь основные симпатии городского населения склонялись в сторону прозападной, либерально-потребительской, а вовсе не русофильской, авторитарно-коллективистской модели.

Так или иначе, результатом политики включения — умеренного и ограниченного покровительства власти русскому националистическому дискурсу — вовсе не стало образование могущественной «русской партии», находившейся в союзе с влиятельной группой политической элиты. Ничего подобного не было и в помине.

Тем не менее националисты получили от этой политики ощутимые дивиденды. «Деревенщики», бывшие при Хрущеве лишь одной из групп интеллектуальной элиты, при Брежневе превратились в наиболее влиятельное литературное направление. По подсчетам Брудного, одиннадцать писателей-«деревенщиков» были награждены самыми престижными литературными премиями; награды меньшего калибра получили еще пятнадцать националистических и консервативных писателей, поэтов и литературных критиков. Их книги издавались миллионными тиражами: произведения 43 авторов вышли тиражом не меньше 450 тыс. экземпляров, причем книги 23 из них — тиражом не меньше миллиона. По ним снимались популярные фильмы и ставились спектакли.