302 Цит. по: БарсенковЛ. С, ВдовинЛ. И. История России. 1917-2004. Учебн. пособие для студентов вузов. М., 2005. С. 548.

С точки зрения целостности и стабильности имперской политии потенциально опасными выглядели даже требования русских националистов в области культуры. Весьма характерна реакция коммунистического истеблишмента на письмо Михаила Шолохова Леониду Брежневу в марте 1978 г. Нобелевский лауреат, живая икона советской литературы, выразил традиционную обеспокоенность националистов уничтожением историко-культурного наследия и дискриминацией русской культуры и литературы в пользу прозападной и авангардистской культуры (за этим просматривался прозрачный намек на евреев). Выдержанное в традиционной советской стилистике послание призывало «еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении ее истории в печати, кино и телевидении, раскрытии ее прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства»302.

К письму отнеслись самым серьезным образом и даже, похоже, не без некоторого испуга. Резолюция Брежнева предлагала вынести его на Политбюро. Уже 20 марта (письмо Шолохова достигло своего адресата 14 марта) курировавший советскую культуру секретарь ЦК Михаил Зимянин направил в Секретариат ЦК меморандум с опровержением шолоховских инвектив. В то же время он объявил о создании специальной комиссии из высокопоставленных партийных и советских бонз для специального изучения поднятых в письме проблем.

Хотя комиссия состояла исключительно из консерваторов и людей, зачислявшихся молвой в покровители и симпатизанты «русской партии»303, она пришла к выводу о беспочвенности всех обвинений Шолохова. Причем каждый из пунктов его обвинений разбирался столь дотошно и скрупулезно, что была даже подсчитана доля этнических русских и евреев среди авторов журналов «Новый мир» и «Октябрь»!304

Но главное, комиссия наложила табу на любое публичное обсуждение поднятой Шолоховым тематики. Ее секретное (!) постановление безапелляционно гласило: «Никаких открытых дискуссий по поставленному... вопросу о русской культуре не открывать»305. Другими словами, любая постановка вопроса о специфических правах и интересах русского народа хотя бы в области культуры (не говоря уже о политике или социально-экономической сфере) рассматривалась как потенциально дестабилизирующая и политически опасная. И в этом опасении, несмотря на групповые разногласия, коммунистический истеблишмент, похоже, сходился.

303 Кроме самого Зимянина, в комиссию вошли кандидат в Политбюро,

председатель Совмина РСФСР Михаил Соломенцев; кандидат в П Б, министр

культуры СССР Петр Демичев; главы отделов пропаганды, культуры и науки

ЦК КПСС Евгений Тяжельников, Василий Шауро и Сергей Трапезников

соответственно; председатель Союз писателей СССР Георгий Марков. Поз-

же Соломенцева и Трапезникова в комиссии заменили секретарь ЦК Иван

Капитонов и заместитель председателя Совмина РСФСР, глава ВООПИК

Вячеслав Кочемасов.

304 Согласно этим подсчетам, в 1976-1978 гг. русские составили 62% авторов

«Нового мира» и 70% авторов «Октября», в то время как евреи соответственно

17% и 6%. (Данные приводятся по: Brudny YitzhakМ. Op.cit. P.292 (сноска

45).

305 Цит. по: Барсенков А. С, Вдовин А. И. Указ. соч. С. 548.

Трудно иначе оценить тот принципиальный факт, что весной 1981 г. Политбюро предоставило Юрию Андропову карт-бланш на «зачистку» русских националистов. В интерпретации националистических комментаторов, наступление на русский национализм было результатом сочетания двух факторов. Во-первых, проявлением генетической русофобии Андропова, обусловленной его якобы еврейским происхождением. Во-вторых, в условиях нараставшей борьбы за власть, вызванной крайне плохим здоровьем Брежнева, Суслова, Кириленко и Черненко, Андропов, расчищавший себе дорогу на политический Олимп, пытался ослабить оппонентов, могущих-де опереться на националистов306.

Само появление секретной записки КГБ «Об антисоветской деятельности Иванова А. М. и Семанова С. Н.» (28 марта 1981 г.)307 в ЦК КПСС может считаться образцом классической аппаратной интриги. Абсолютно лживым было и главное обвинение: русским националистам инкриминировалась антисоветская, антисоциалистическая деятельность, да еще якобы поощрявшаяся и подстрекавшаяся из-за рубежа! Что ж, глава КГБ прекрасно знал, на каких струнах души «кремлевских старцев» можно было успешно сыграть.

В то же время факт создания подобного документа служил признанием нараставшего влияния русского национализма, особенно в интеллигентской среде. Впервые с 20-х годов он стал рассматриваться как сила, способная бросить вызов советской системе. И если записку Андропова еще можно заподозрить в намеренном преувеличении влияния «русистов» с целью устрашить Политбюро, то приписываемая поочередно то ему, то его сменщику на посту главы советской охранки Федорчуку фраза: «Главное для нас — это русский национализм; диссиденты потом — их мы возьмем за одну ночь», выглядела откровенным признанием русского национализма потенциально важным политическим фактором.

306 См., например: Семенов С. Откуда есть пошла Русская партия // К не

нашим. Из истории русского патриотического движения / Сост. С.Семанов,

А.Лотарева. М., 2006. С. 12-13.

307 Текст записки и комментарий к ней см. в: К не нашим. С. 366-370.

На наш взгляд, сила и влияние русского национализма весьма преувеличивались. Но это аналитическая оценка постфактум. В то время как в рассматриваемую нами эпоху именно неадекватная оценка русского национализма диктовала отношение к нему как к кардинальной угрозе. (Снова теорема Томаса!) Похоже, что это опасение разделялось Политбюро в целом, а тяжелобольные Брежнев и Черненко уже не могли (или не хотели) купировать мощный удар, нанесенный «русской партии» в 1981-1982 гг.