— Го-го-го… Картош… го-го-го… картошка шагает под марш социалистов!..

Но вдруг дедушка снова делается серьезным:

— В балансе что получается? Кто Советам дал подписку, тот и отца родного не пожалеет — наврет ему с три короба.

Бабушка снова вмешивается в разговор:

— Чего это вы раскричались, точно пьяные на свадьбе?

А веселые истории рассказывает дядя-солдат! Я просовываю нос в щелку. Даже щеки у меня побелели — так я прижался к косяку. Только пусть солдат сюда на кухню не выходит! Может, он еще какие враки знает? Но он уже больше ничего не рассказывает. Лицо у него помрачнело, и он только говорит:

— Многое я мог бы вам рассказать…

— Да-да, расскажи еще! — вдруг вырывается у меня.

Дядя-солдат с удивлением смотрит на дверь, а я быстренько прячусь за ящик для дров.

— Вот настанет зима — ври себе на здоровье! — смеется дедушка и расстегивает жилет. — Зимой мы и послушаем твои побасенки. У нас тут все, как встарь: после лета зима наступает.

Дедушка подходит к бабушке и говорит ей:

— Слышь, как расхвастался твой выкормыш! — И, ворча себе что-то под нос, уходит в горницу.

А дядя-солдат все курит и ходит по комнате, стуча своими башмачищами: трак, трак, трак, трак. Бабушка тихо вздыхает. Дядя-солдат открывает ногой кухонную дверь и видит меня. Я так весь и съежился на ящике для дров. А он как увидел пустую сковороду на столе, так даже присвистнул. Что он, есть хочет, что ли? Теперь он подходит ко мне, берет меня за руку и спрашивает:

— Боишься меня, да? Я страшный такой? Я же твой отец. Вот какой у тебя, значит, страшный отец!

А я ни гу-гу. В глазах у солдата вспыхивают огоньки. Я опускаю голову и делаю вид, что строгаю щепочку. На кухню выползает озабоченная бабушка. Дядя-солдат выходит во двор.

Бабушка кричит ему вслед:

— Эрнст, а ты ничего нам не наврал про Россию?

— Ничего я вам не наврал, мать.

Я быстренько бегу к дедушке в горницу, раздеваюсь и залезаю к нему в постель. Пусть солдат спит где хочет — отсюда-то он меня не выгонит. Тило тявкает и рвется с цепи: значит, и ему солдат не нравится. Дедушка чего-то пыхтит во сне. Усы у него топорщатся. А я сплю и вижу, как Фриц Кимпель бросает свой камень-счастье в бидон с молоком и говорит: «А мне свое счастье и искать не надо: сливки всегда сверху плавают».

Вдруг я просыпаюсь. Слышно, как всхлипывает бабушка в комнате за стеной и дядя-солдат ходит взад-вперед: трак, трак, трак.

— Так я ждала тебя! Ты ж мой хороший, мой первенец… Больше всех тебя любила всегда! — доносится бабушкин голос.

— А баловала Маттеса! — отвечает ей сердито солдат.

— Оставь ты Маттеса! Да будет земля ему пухом, — снова всхлипывает бабушка.

— Многие возвращаются, которых тут в убитые записали. Я Маттесу не хочу поперек дороги становиться.

— Что ж, ты ему и после смерти не простишь?

— Да нет, я ведь не злопамятен.

— Вот и берись, перенимай хозяйство.

— Неохота мне ругаться тут из-за каждого пустяка.

— Типун тебе на язык! Еще беду накличешь! Мы ведь с дедом себя не жалели, ради вас всё старались.

— А сидели бы ни с чем, не повернись оно все так, как оно повернулось.

— Да, по мне, оно лучше было бы, коли оставалось у нас только то, что мы своим трудом нажили. Чужая земля гордыню в дом занесла. С отцом ведь теперь никакого сладу нет. Жадность на него напала — всё деньги копит. Никто ему не потрафит, все у него теперь дармоеды, шаромыжничают. Только всё он да он. Так я на тебя надеялась! Все тешила себя: скоро, мол, вернешься… А ты что ж, и мальчонку теперь заберешь? Заберешь ведь, Эрнст?

Я кричу что есть мочи. Голоса за стеной стихают. Дедушка вскакивает как ужаленный. Сквозь маленькую щелку из комнаты к нам пробивается луч света. Дедушка бросает туфель в стену и кричит:

— Спать пора! Не наговорились еще! Утром вас из постели не выгонишь!

Уборка картошки подходит к концу. На зиму мы укладываем ее в яму и прикрываем соломой. Или она сама скатывается по желобу в подпол. Этот желоб сколотил дядя-солдат. Теперь мужикам не надо, как раньше, таскать картошку в мешках вниз по лесенке. В подпол скатываются большие, толстые картофелины, средние, которые едят каждый день, и маленькие крепкие — эти пойдут на семена. Каждому сорту отведено свое место.

Дедушка должен отвезти целую фуру картошки в город. Это наша норма сдачи. Дедушка ругается на чем свет стоит, а дядя-солдат успокаивает его:

— Поскорей сдадим — и с плеч долой!

— Поспешишь — людей насмешишь, — отвечает дедушка. Ему страсть как не хочется ехать в город сдавать картошку. — Черт бы их побрал! Картошку и ту сдавай. Точно прорва какая этот город!

Мимо проходит Кимпель-старший.

— Да ее никто и не видит там, в городе, — замечает он. — Водку из нее гонят, а русские всю эту водку выпивают.