Всем известно: четверг — моряцкое воскресенье, но почему это так, никто не знает, даже Старший механик. Он бороздит моря вот уже тридцать лет, изведал «ужасы льдов и мрака» [2] , а все же не разучился смеяться как ребенок-именинник, когда Стюард, в котором он души не чает, подает ему двойную порцию мороженого. В четверг — мороженое, в субботу — чечевичная похлебка, бобы и сосиски с горчицей — любимое блюдо Географа, которое и побудило его пуститься в путь на судне под немецким флагом. Я искоса посматривала, как он ел и облизывался, потом обеими руками приподнял и снова опустил свой живот, чтобы побольше поместилось, и наконец не выдержала — пожертвовала в его пользу свою порцию сосисок.

А вот по воскресеньям с десяти до десяти тридцати на синих волнах океана, за малым бочонком пивка, происходит моряцкое богослужение для Высоких чинов и Оплативших пассажиров. Никаких молитв. Матросов не видно, петь тоже никто пока не пел, зато Старший механик обратил к солнцу вдохновенное бледное лицо и произнес восторженную речь о достопамятных временах, когда на кораблях еще были казначеи и смотрители груза, когда не докучали морякам никакие Оплатившие пассажиры. Увы, однажды казначеи и смотрители груза исчезли, и на судах появились первые Оплатившие пассажиры.

За третьей кружкой пива Стармех принялся вспоминать о первом в своей жизни Оплатившем пассажире, вернее пассажирке. Это была преклонных лет дама с весьма оригинальными манерами и громовым командирским голосом, вот только ноги у нее уже отнялись, а сказать, что предоставленная ей казначейская каюта находится на четвертой палубе, даме забыли. Но покинуть корабль она не согласилась, поскольку, во-первых, за все заплатила и, во-вторых, морское путешествие было ее заветной мечтой ее девичества. И вот даму, сидящую в кресле, матросы стали поднимать на талях, утром — вира, на мостик, вечером майна — в каюту. Четыре месяца кряду в любую погоду, при любом ветре и волнении она была владычицей морей, капитана и вахтенных, отдавала команды и приказы, вооружась громадным биноклем, обшаривала горизонт, а завтрак, обед и ужин ей подавали на лоцманский стол. Так было до самого конца путешествия, пока ее не доставили, облегченно вздохнув, на берег.

— Нынче, слава богу, порядки другие, — сказал Стармех, — на борт принимают только тех, кто даст расписку в том, что умеет самостоятельно передвигаться и выпивать. — Подняв очередную кружку пива, он поздравил всех со светлым праздником Троицы. Впрочем, в книгах Географа такой праздник не значился, а Библии на корабле я, сколько ни искала, не обнаружила. И все же за обедом вода на столах кают-компании обратилась в вино, и Стюард принес всем бифштекс с картошкой и горошком — праздничное угощение по случаю отбытия супругов Хапполати, которые уже сидели на чемоданах, но даже не подумали поставить команде пива.

Прибытие в Чарлстон было в точности таким, каким я его себе представляла. В жаркое воскресенье Троицы сойти на берег, поскорей проскочить мимо вялых и неповоротливых портовых рабочих и добежать до прохладного музея. А там мимо смотрителей, флагов и ваз, прямиком через пустынный вестибюль — к картинам, одной, другой, третьей! Я хочу найти наконец портрет Генерал-капитана, о котором каждую ночь рассказывал Пигафетта, каждую ночь, когда сна ни в одном глазу и я верчусь с боку на бок, стараясь заставить умолкнуть голоса — в первую очередь самый громкий — голос Географа, который вот уже в который раз вещает о Черчилле. О том, как Черчилль прибыл с визитом к капитанам британского флота, о необозримой армаде боевых кораблей и крейсеров, о внезапной грусти, охватившей Черчилля при виде столь многих — прошли же годы! — незнакомцев на якоре.

— Но какая дисциплина! — надрывался Географ. — А стиль! Выправка, церемониал остались прежними, и все офицеры, несмотря на палящий зной, парились в форме и проходили парадным строем каждое утро и каждый вечер, и на войну они шли, прочитав одну молитву, в море — две, под венец — три.

Впереди всех шагал он сам, Географ, в светящемся спасательном жилете, едва вмещавшем живот, наш анонимный казначей при исполнении тайной миссии, с подбородком, защемленным застежкой — молнией спортивной куртки. Увы, у него нет и никогда не было шансов стать героем чествования или хоть участником научных конгрессов. Он же не летает на самолетах, значит, опаздывает, куда бы его ни приглашали, и еще где-нибудь на полпути приготовленный заранее ученый доклад застревает у него в горле.

Но когда показался Форт Самтер, островок на входе в Чарлстонскую гавань, и грянул исторический первый выстрел, ознаменовавший начало грандиозной Гражданской войны, Географ вновь набрал полную грудь воздуха. Он, кажется, даже развеселился и, дирижируя ножом и вилкой, пропел, вернее, продудел, вытянув губы трубой: «Проснись, отважный Блай! Враг близко!» [3]

После обеда я предложила Географу вместе пойти на берег.

— Первые пальмы, — сказала я. Но он сидел сиднем, тогда я добавила: — Экскурсия на прогулочном кораблике к Форту Самтер. — Но он все равно сидел сиднем.

— Я знаю, — сказал, — что форт находится здесь, а видеть его мне незачем.

Я переходила от картины к картине, но когда великих людей такая толпа, их легко перепутать между собой. Портрета Генерал-капитана я в итоге не нашла. За моей спиной то и дело слышался свистящий шепот: «Как вам нравится то, что вы видите? Как вам нравится то, что вы видите?» Наконец, не выдержав, я обернулась и крикнула:

— Да что, ради всего святого, что я должна увидеть?