— Ты сегодня еще сколько ездок сделаешь? — спросил он у Олега.

— Дорога плохая,— ответил Олег.— Да пока разгрузят. Ходки три, наверное.

— А четыре?

— Постараюсь.

— Постарайся. Мать как там? Здорова?

— Да так... Не очень.

— Быстро вы растете теперь. А умнеете медленно. Отец в твои годы уже самостоятельным был. Понимал, что каша не в горшке растет. Время было трудное, не то что теперь.

— А я что, не работаю?

— Да я не к тому... Все теперь, кто помоложе, туда, к Алле, прутся. Цветочки делать. И ты, говорили, собрался... Пиджак на тебе отцовский?

— Батин.

— Видел я недавно Федулова этого, из «Сельхозтехники»... Он в том автобусе был. Говорит, когда б не отвернул твой батя, никто б и костей не собрал. Человек был. Людей спас, а сам...— Матвей Петрович тяжело вздохнул.— Ну да ладно. Поезжай.

Гремел сортировальный пункт, Сережа не отводил взгляда с полотна транспортера и отбрасывал и отбрасывал попавшие на лоток комья земли и битую картошку, и боковым зрением он все время видел перед собой Наташу, ее серьезные и счастливые глаза, и казалось ему, мог бы он вот так всю жизнь стоять у этой машины и смотреть на Наташу.

«Если ты не уедешь,— думал Сережа. — Если ты останешься... Я люблю тебя. И всегда буду любить. И каждое утро, как только взойдет солнце, ты будешь знать, что я тебя люблю. И каждый вечер, когда солнце спустится за лес, ты тоже будешь знать, что я люблю тебя по-прежнему. И так будет всю жизнь. Целую жизнь».

Ему очень хотелось сказать все это Наташе. Но вместо этого он спросил:

— Поедешь со мной? Покататься. Бондарчук обещал дать свой багги завтра.

— Поедем,— ответила Наташа.

Багги Володи Бондарчука стоял рядом с сортировальным пунктом. Ничему так не завидовали мальчишки села Бульбы и всех окрестных сел, как этому багги Володи Бондарчука его собственной конструкции и собственного изготовления. Он соорудил его из остатков неведомо где добытого вдребезги разбитого «Москвича» и из остатков собственного мотоцикла.

И вот теперь у Володи Бондарчука был замечательный автомобиль, способный с одинаковой скоростью мчаться и по шоссе и по бездорожью. Подпрыгивая на двойных рессорах, багги летел по кочкам, перепрыгивал с ходу ямы, колдобины и канавы, преодолевал вброд речки. А коронный номер Бондарчука был такой: с разгона налететь на столб. Другая бы машина вдребезги. А багги отлетал от столба, как мячик. У него впереди вместо бампера торчало пятое запасное колесо.

Худощавый, болезненный на вид, Володя Бондарчук отличался большой любовью к спорту, незаурядной физической силой и железным здоровьем.

Он закончил десятилетку, два года отслужил в армии, в ракетных войсках, вернулся в колхоз и уже четвертый год руководил механизированным безнарядным звеном.

В селе Бульбы Володю Бондарчука уважали и побаивались. Говорили, что у него собачий характер. Уж если кого полюбит, то под ноги стелется. Но если невзлюбит, хоть из села беги.

Володя Бондарчук очень дружил с Сережиным отцом. И все равно они постоянно спорили, ссорились, и Сережина бабушка сокрушенно спрашивала:

— И откуда в таком худеньком человеке такой громкий голос?

Сережа недавно присутствовал при такой ссоре. Григорий Иванович упрекал Володю в том, что он мало читает, что забыл, какую книгу он последней прочел, что ему надо готовиться к поступлению в сельскохозяйственный институт.

«Я пойду в институт,— зло прищурился Володя,— только если мне покажут хоть одного картофелевода, который после института соберет со своего участка больше картошки, чем я... А книги... Что вы все тычете мне в нос книгами. Уж каким книголюбом был Виктор Матвеевич... А и он рассказывал, что восемьдесят процентов книг в библиотеках на всей планете никто ни разу не попросил. Так они там и стоят, как их в первый день поставили. А из остальных двадцати процентов половину попросили только один или два раза. Вот и подсчитайте, какой получится коэффициент полезного действия. Не больше пяти процентов. А картошка с моего участка, как ни бьют ее при перевозке, как ни гноят в хранилище, а дает КПД по крайней мере семьдесят процентов...»

После этой ссоры Володя Бондарчук несколько дней не показывался в доме у Кулишей. Но вообще он хорошо относился и к Григорию Ивановичу, и к Сереже, и особенно к Сережиной бабушке. Он знал о ее трактористском прошлом и называл насмешливо-почтительно «коллега Галина Федоровна».

Однако были люди, которых Володя Бондарчук просто ненавидел. Бледнел, когда упоминали о конструкторах сельскохозяйственных машин.

«Хороши были бы пусковые установки для ракет или пушки, которые солдатам пришлось бы переделывать на ходу! — кричал он однажды на заседании правления колхоза. — Улучшать их! Додумывать то, чего конструкторы не додумали! А разве сельскохозяйственные машины для нас менее важны, чем пусковые установки? Но ведь я все переделываю!»

Володя Бондарчук и ребята его механизированного звена всю зиму не разгибались. Они в самом деле переделывали машины. Комбайн бьет много картофеля. Он выкапывает клубни из земли, поднимает по транспортеру и отправляет в бункер. Оттуда картошка падает в кузов, самосвала. Потом на сортировальном пункте клубни снова падают на стальные решетки. Володя Бондарчук подсчитал, что каждый клубень падает по меньшей мере пятнадцать раз. Поэтому на нем получаются вмятины, трещины. Он и перезимует плохо, загниет, испортится. И труд картофелеводов пропадет напрасно. Нужны комбайны и сортировальные узлы, которые бы обращались с клубнями нежно, как человеческие пальцы.