Молод и горяч был Артык. Слишком сильно говорила в нем личная ненависть к хромому писарю. Может быть, поэтому и усомнился Чернышов в правильности обвинений Артыка, который утверждал, что в ту ночь Куллыхан был на стороне мятежников и что он убил мукомола. Никто, кроме него, не видел Куллыхана в бою, да и сам Артык видел только тень похожего на хромого писаря человека, бежавшего вдоль забора. В ночной темноте нетрудно было и ошибиться. Правда, Чернышов и сам не очень доверял бывшему писарю волостного правления, связанному всем своим прошлым с теми чиновниками, которые всегда сидели на шее народа. Мало верилось в то, что Куллыхан перешел на сторону большевиков из честных побуждений. Но трудное положение было у Чернышова в совете. Ему приходилось учитывать неблагоприятное соотношение сил и дорожить даже голосом Куллыхана, пока тот шел вместе с большевиками.

С первых же минут Иван Тимофеевич почувствовал раздвоение в душе Артыка и, несколько раздраженный его упрямством, нахмурился.

— Артык, — заговорил он, сердито пощипывая усы,— я был о тебе другого мнения. Считал тебя революционером, начавшим понимать правду. Теперь вижу — ошибся.

Неужели ты все еще не понимаешь, что советская власть — это не только рабочая, но и твоя, дейханская власть? Ты бедняк — и я бедняк. Ты был угнетаем — и я тоже. Наше место в совете...

— И хромой мирза был «угнетаем»? — насмешливо перебил Артык. — И его место в совете?

— Вот что я тебе скажу, друг: оттого, что в пшенице вырастает колючка, не отказываются от урожая.

— Будь я хозяином урожая, я вырвал бы колючку с корнем!

— А если тебе одному это не по силам?

— Устроил бы помощь.

— С кем?

— С дейханами.

— С дейханами... Но где они? В том-то и наша беда, Артык, что их я пока не вижу с нами. Мы пока еще похожи на верблюжонка, который только что начинает ходить. Да, как ни тяжело в этом сознаться, мы еще не сумели сплотить вокруг совета бедняцкие массы дейхан. Ты прав, что следует выкорчевывать колючки старого, отжившего, чтобы они не мешали молодым росткам новой жизни. Но пока мы не нашли опоры в массе беднейших дейхан, нам приходится делать это весьма осторожно. Ведь всякая наша ошибка будет только усиливать врагов...

Артык не мог согласиться с доводами Чернышева. Когда он думал о совете, перед ним вставал ненавистный облик Куллыхана — он все заслонял, терзал сердце и душу. Если б Артык мог открыть свое сердце, он открыл бы его и показал Ивану: вот, мол, смотри мои раны, — похоже ли, что они заживут? Но он не мог этого сделать. Он постарался объяснить словами то, что заставляло его с недоверием относиться к политике близких ему людей. — Иван, — сказал он, не поднимая глаз, — я знаю, ты друг дейхан и мне — брат. Но в совете у тебя сидит волк.

— Кроме волка, мой друг, есть и львы, а они никого не боятся. Волков — один или два, нас побольше.

— Лес можно сжечь одной искрой.

— Что же, ты мне не доверяешь?

— Режь мое тело на части, не охну, — ты мой защитник. Скажешь: «умри» - пойду на смерть; я не верю гадюке, которая спряталась у тебя под одеждой. Ты будешь дружески гладить меня по спине, но ведь гадюка-то непременно ужалит, и не только меня, но и тебя!

— Артык, ты ошибаешься...

— Лучше жить ошибаясь, чем без ошибок идти на верную гибель.

— Тогда, значит...

— Нет, моя дружба с тобой не кончится до конца жизни. И в тот день, когда ты очистишь свой дом, я приду к тебе.

Чернышев не ожидал такого упрямства. Он верил в Артыка, в его честность и в то, что он всегда останется непримиримым к таким людям, как все эти волостные, арчины, толмачи и мирзы, служившие начальству и баям, а не народу. С его помощью можно будет развернуть работу среди дейхан. И теперь Иван Тимофеевич больше всего был недоволен самим собой — тем, что не умел хорошо говорить по-туркменски и не сумел преодолеть непонятную строптивость молодого дейханина. Прежде чем возобновить разговор, он задумался: как лучше подойти к Артыку?

— Артык, — шутливым тоном начал Иван Тимофеевич, — я же вижу тебя насквозь: сердце подсказывает тебе одно, а ты говоришь другое.

— Иван, — серьезно ответил ему Артык, — я не такой человек, чтобы говорить то, чего не чувствует сердце.

— Но ты пойми...

— Я пойму тебя, когда ты станешь прежним Иваном, когда ты...

— Не говори глупостей! — опять нахмурился Чернышов.

— Ладно, я кончил, — улыбнулся Артык.

— Ты будешь командиром в Красной гвардии.

— В твоем отряде я останусь и простым солдатом. Но с хромым мирзой не останусь, хоть сделай генералом.

— Останешься.

— Не останусь!

Чернышов приказал служащему, появившемуся в дверях кабинета:

— Позови сюда комиссара.

Артык резко поднялся на ноги, глаза его сверкнули недобрым огнем:

— Иван, если ты отдашь меня хромому мирзе, то знай: я всажу ему нож в бок вот тут же, при тебе!

Чернышов поспешил успокоить его и, подумав немного, снова принялся убеждать:

— Артык, ведь ты неглупый парень. Послушай меня. Дейхане могут получить права, стать хозяевами земли и воды только через свою, советскую власть. Если ты из-за вражды к Куллыхану отвернешься от совета, это будет изменой дейханам. Ведь я знаю тебя. Разве, порвав с нами, ты останешься в стороне от борьбы? Нет. У тебя сердце борца, и в такое время ты не будешь сидеть сложа руки. Значит, пойдешь к Эзизу. А кто такой Эзиз? Это честолюбец, мечтающий стать ханом.