— Эзиз-хан, собаку закапывает тот, кто ее убил,— сказал Алты-Сопы, насмешливо взглянув на Халназара. — Кто Оставил голодными дейхан — тот и накормит!

— Алты-Сопы, может ты это по-туркменски скажешь, чтобы все поняли?

— Эзиз-хан, зерно любит землю. Жнешь — оно осыпается на землю, молотишь — падает на землю, и даже когда насыпаешь в чувалы, — оно в землю глядит. То, что осыпается при жатве, становится добычей птиц да тех, кто собирает колосья. Но то, что попадает в чувалы, исчезает, словно упало в колодец, и ты его не увидишь...

— Сопы, ты совсем перешел на фарси!

— Речь заики более понятна к концу — слушай! Посев у дейханина начинают забирать сразу после сева. Часть будущего урожая у него забирают купцы, — по дешевке они скупают урожай еще на корню. Другую часть рвут у него из рук мелкие торговцы — за отпущенный в долг отрез на штаны, за чай, сахар и прочую бакалею. Третью часть прибирают к рукам баи, давая дейханину под будущий урожай готовую подохнуть скотину. С тем, что остается у дейханина, он еле сводит концы с концами. А если год неурожайный или, вот как нынче, засушливый, дейханин голоднее собаки. Одним словом, если сказать по-туркменски, зерно засыпает в ямы считанное число людей.

— Дальше.

— Будем считать, что по меньшей мере треть дейханского урожая попадает к баям — в возврат Долгов. Где она, эта третья часть? Она и сейчас в земле. Если вскроем ямы да раздадим часть зерна дейханам, я ручаюсь, что все доживут до нового урожая.

— Значит, хлеб надо просить у баев? Так?

— Дадут. — просить, не дадут — взять, как сказал сейчас Халназар-бай, по закону нового времени.

Халназар потемнел, услышав, как его слова обращаются против него самого.

— Сопы, сначала твои шаги были неверны и шатки, но под конец ты все же нашел правильный путь! — сказал Эзиз.

Если бы самому Алты-Сопы пришлось поступиться чем-нибудь для дейханской бедноты, он не стал бы стараться. Он всегда не без пользы для себя покупал и перепродавал, одевая одного в одежду другого. Теперешнее его предложение преследовало одну цель: всю отобранную у баев пшеницу зажать в свой кулак; то, что просыплется сквозь пальцы, отдать голодным, а что останется в кулаке, — положить в свой амбар. А для Эзиза это было почти безразлично — пусть и Алты-Сопы набьет свою яму пшеницей, лишь бы привлечь дей-хан на свою сторону.

Юмуртгачи хотел было возразить против предложения Алты-Сопы, но так и не смог собраться с мыслями. У Гарры-Моллы зачесался было язык, но тут же опять поднялся жар в теле, потемнело в глазах, и он не решился раскрыть рта. Халназар не мог примириться с предложением Алты-Сопы и в то же время боялся возражать чересчур резко. Поэтому он заговорил осторожно, все время приглядываясь, какое впечатление его слова производят на Эзиз-хана.

— Алты-Сопы, — медленно начал он, — где это у нас могучие баи, такие, как, скажем, в Иране или в России? Да и потом— кто держит зерно от урожая до урожая? Все зерно проходит в свое время через весы скупщика. А если и останется у кого пять-шесть чувалов, так ведь у каждого — родня, знакомые. И я один из тех, кого называют богачами, но об излишках у меня и говорить нечего — дай бог дожить до будущего года. Если мы примем твой закон, то, боюсь, мы не накормим голодных, а только вызовем раздоры между беднотой и баями. Твой закон будет водой на поля таких смутьянов, как...

Тут речь Халназара оборвалась. В комнату вошел Артык, широко шагнув через порог, у которого он стоял уже некоторое время не замеченный раздраженным баем. Он слышал все, что говорил Халназар, и, не скрывая насмешки, сказал:

— Верно! Обыщите хоть весь ряд Халназара — не найдете пшеницы больше трех-пяти чувалов. Прошлогодние рвы, заполненные зерном, должно быть, земля проглотила. А если и найдутся какие запасы, то окажется, что они принадлежат не баю, а Артыну-ход-жайну...

Халназар с трудом проглотил слюну и спросил:

— Эзиз-хан, он что — тоже один из твоих советников?

Голос Халназара дрожал от скрытой ярости. Но Эзиз, не обратив на это внимания, коротко ответил:

— Он одни из моих сотников.

Этот ответ заставил замолчать Халназара. А Артык, насмешливо посмотрев на бая, спокойно повернулся к Эзизу и доложил:

— Эзиз-хан, какой-то приезжий хочет говорить с тобою наедине.

Воспользовавшись этим, Эзиз объявил заседание дивана закрытым. Советники разошлись, каждый в свою сторону. Последним вышел Артык, пропустив к Эзизу незнакомого гостя.

Войдя в комнату, незнакомец прежде всего тщательно закрыл за собою дверь. Это был человек выше среднего роста, крепкого сложения. По виду ему было лет около тридцати. У него была темная кожа, густые сросшиеся брови и подкрученные усы черны; так же как и жесткая подстриженная бородка. Черными были и хитрые, вороватые глаза. На лице белели только зубы, крупные и ровные, словно слегка поджаренные зерна кукурузы. Папаха с длинными завитками, шелковый хивинский халат, из-под которого выглядывал ворот желтоватой рубашки, песочного цвета брюки и коричневые сапоги, — этот наряд был похож на туркменский, но сам незнакомец совсем не походил на туркмена, и трудно было по внешнему виду определить, какой он национальности.