— Кто мне друг — за мной!

Из сотни не отстал ни один, все двинулись за Артыком.

Артык не спеша ехал впереди на Мелекуше. Эзиз схватился за маузер. Он был метким стрелком, сбивал ворону на лету и не думал, что промахнется. Но Кельхан, дернув повод, встал перед ним и без стеснения предупредил:

— Эзиз-хан, воздержись: эта сотня развеет твой прах по ветру! И кроме того, нельзя с мужественным поступать трусливо.

Джигиты Артыка, обдавая Эзиза пылью, беспрепятственно уходили в сторону Мары.

Эзиз дрожал от злобы. Одно имя его наводит ужас на всех, а его вот здесь обдают пылью! Артык опозорит его на весь Теджен. А еще хуже будет, если он, собрав дейхан, начнет борьбу против него... Не имея времени на раздумье, Эзиз приказал:

— Кизылхан, Кельхан, на коней! Ведите свои сотни, сравняйте Артыка с землей!

Кизылхан, стоявший возле своего коня, нерешительно потоптался на месте. Кельхан заерзал в седле и сказал:

— Эзиз-хан, не торопись! Сейчас к сотне Артыка не подойдешь — это огонь. А если подумать, так нельзя же открывать фронт в двух местах да еще против своих. Это плохо кончится... Артык не глуп. Пораздумав обо всем, он вернется. Оставь его в покое.

Еще не владея собой, Эзиз гневно посмотрел на Кельхана:

— Значит, ты не хочешь выполнить мой приказ?

— Эзиз-хан, мои слова еще не означают, что я отвернул свое лицо от тебя... Но... как хочешь, так и понимай!

— Кизылхан!

Не успел Кизылхан отозваться, как заговорил вдруг расхрабрившийся Мадыр-Ишан.

— Хан-ага! Сказано: торопливость — от шайтана, терпение — от милосердного. Надо поступать обдуманно. Если одобришь, я напишу в штаб донесение об Артыке и его сотне как об изменниках. Пусть они расправятся с ними, как хотят. А мы давай не будем вступать в распрю с туркменами и подрывать свои силы. Ораз-Сердар сейчас же воспользуется нашей слабостью, и мы не достигнем своей цели.

Скрепя сердце, Эзиз принял совет Мадыр-Ишана и послал в штаб и командованию союзников рапорт об Артыке, обвиняя его в сочувствии большевикам.

На другой день Эзиз встретился с Нияз-беком. Тот откровенно высказал свою досаду по поводу ухода Артыка из отряда.

— Эзиз-хан, я в этом сотнике видел твою главную опору в народе, если иметь в виду дейханство. Теперь дело прошлое, но должен тебе сказать, что я имел намерение переманить Артыка в свой полк. Отважный джигит и настоящий командир, которого уважают и любят в народе. Конечно, Артык к тебе больше не вернется, но и не будет сидеть сложа руки. Такие люди не лежат в кибитке в дни борьбы. Он безусловно перейдет к большевикам. Как ты мог допустить такую оплошность!..

Слова Нияз-бека уязвили Эзиза. Слушая его, он чувствовал себя так, словно из его рук уплывает ханство. Да, если он растеряет лучших своих нукеров, ханство несомненно ускользнет из его рук.

— Ты слишком горяч, слишком тороплив в своих поступках, — продолжал упрекать его Нияз-без. — Ведь я предупреждал тебя, чтоб ты глаз не спускал с этого сотника. Жаль!..

Эзиз молча царапал ногтем землю. В тот же день Эзиза и Нияз-бека вызвали в штаб на совещание.

Продовольственное положение у белых чрезвычайно ухудшилось в эти осенние месяцы. Хлеба не хватало даже для снабжения войсковых частей. Ему и неоткуда было взяться. Интервенты обещали золотые горы ашхабадскому правительству, пока не добились подписания договора. Но как только они вступили в страну, вместо того, чтобы помогать, стали грабить ее. Генерал Маллесон вместо денег выпустил ничего не стоящие боны с печатью английской миссии. Расплачиваясь этими бонами, англичане скупали и переправляли через границу дорогие ковры, породистых коней, каракуль и другие ценности. А многолетние запасы хлопка и шерсти захватывали вообще без всякой оплаты. Ашхабадскому правительству ничего не оставалось, как взвалить все ярмо интервенции на народ.

На совещании в штабе был поставлен вопрос об обложении населения новыми тяжелыми налогами и установлении твердых цен на зерно. Эзиз неожиданно выступил против этих предложений, и сколько ему ни объясняли Фунтиков и Ораз-Сердар, что без этих мероприятий нельзя обеспечить войска продовольствием, он ничего не слушал.

— Я не для того проливаю кровь, чтобы грабить народ! — кричал он.

Сам он грабил дейханский хлеб, не платя за него ни копейки, и думал еще увеличить налоги. Его ак-аланские ямы были полны зерна, и он мог бы выгодно поставлять хлеб на армию. Твердые цены на зерно его никак не устраивали. А кроме того, он помнил указание Тиг Джонса не выдавать зерна интендантству белых, держать все запасы в распоряжении интервентов. Белое командование ничего не знало об этом.

Фунтикову не понравилось, что командующий унижается до споров с Эзизом. Он встал с места, дымя сигарой, и пренебрежительно бросил несколько слов. Мадыр-Ишан перевел Эзизу эти слова:

— Господин Фунтиков считает ненужным тратить время на споры. Он говорит: «Один Эзиз-хан ничего не значит; если большинство согласно, пишите постановление и кончайте с этим вопросом».

Эзиз вскочил с места, как ужаленный. Налитыми кровью глазами он посмотрел на отвернувшегося к окну Фунтикова.

— Ты скажи этому Пынтику, — в бешенстве крикнул он, — пусть издаст не одно, а сотню постановлений! Пусть министры всю бумагу испачкают чернилами! Но хлеб они по твердой цене не возьмут! Везде, куда достигает мое дыхание, я снесу голову с плеч всякому, кто пойдет против моей воли! Пусть это будет хоть сам господин Пынтик!

Ораз-Сердар и Фунтиков завертелись на месте. Мадыр-Ишан не нашел смелости точно передать все сказанное Эзизом и пробормотал что-то невнятное. Держа руки за спиной и важно раскачиваясь, Фунтиков процедил сквозь зубы что-то вроде: «Собака лает, караван шагает» — и многозначительно посмотрел на Нияз-бека. Мадыр-Ишан и его слова невнятно перевел Эзизу.

Нияз-бек в этом вопросе не высказывал своего мнения. Холодный взгляд Фунтикова он понял примерно так: «Это ты преподаешь уроки Эзизу...» В глазу Нияз-бека в свою очередь сверкнула угроза.