Шрифт:
– Встаньте подальше… — сказал Иона. — Она бешеная. Ридлеи всегда бесятся.
Я поднес веревку к черепахе. Она схватила конец, разгрызла его и в неистовстве забилась по палубе.
Ридлею нельзя долго держать на спине. Только несколько часов. Они становятся сумасшедшими, и у них разрывается сердце.
Вот так началось мое знакомство с атлантическими ридлеями. Так возникла передо мной огромная задача ридлеи.
Море — хранитель величайших тайн. Конечно, еще многое нужно постичь на суше, но в глубинах океанов таятся ответы на множество основных вопросов естественной истории. Где-то в просторах моря обитают молодые лососи, и туда же, покинув родные скалы, направляются с островов Прибылова молодые котики. В силу случайного сочетания неизвестных нам причин возникает «красный прилив», который время от времени вторгается в богатые рыбой прибрежные воды Флориды, убивает мириады рыб, заставляя туристов бежать прочь от распространяющейся вони, а потом уходит, не будучи ни объясненным, ни понятым.
С той поры как человек обрел способность удивляться. он стал ломать голову над тем. как появились молодые угри в водоемах, вырытых среди пастбищ. Когда впоследствии ему объясняли, что угри пришли из моря, где их родители метали икру, для него это было так же непонятно, как и теория астрофизики. Когда пятнадцать лет назад Джон Смит обнаружил кистеперую рыбу, это живое допотопное существо стало для биолога таким же значительным и волнующим свидетельством прошлого, как ископаемый динозавр.
Кто в состоянии проследить пути миграций большой голубой макайры или китовой акулы? Или поведать что- нибудь о ластохвосте, или гигантском кальмаре, или о местах нереста миллионов некрасивых султанок, или рассказать, откуда появляются мерцающие косяки тарпонов?
А кто может сказать, кто такие ридлеи?
Восемнадцать лет прошло с того дня, как Иона Томпсон вытащил при мне ту первую ридлею, и было это в Санди–Ки, во Флоридской бухте. Очутился я там потому, что получил письмо от моего друга Стью Спрингера — одаренного натуралиста и знатока морских судов. В те дни он занимался промыслом акул в Исламорада, в северной части Флорида–Ки. В письме он сетовал на черепах, которых его рыбаки использовали как приманку при ловле акул. Эти черепахи, плоские и серые, с большой головой и широким, но коротким панцирем, были, по его словам, вредными черепахами. В противоположность послушным зеленым черепахам, соглашающимся неделю кряду лежать на палубе брюхом кверху, или философски настроенным логгерхедам, здешнюю породу никак нельзя отнести к спокойным, а скорее к опасным спутникам в плавании. Стью писал, что после того, как их перевалят на планшир, они начинают кусаться и драться и наносят удары ластами, покуда не обессилеют от ожесточения и отчаяния. Жители здешних отмелей зовут их ридлеями. Стью сообщал, что не мог сыскать в книгах правильного наименования, по–видимому, из-за отсутствия достаточных о них сведений. И я тоже не смог.
Прочитав письмо, я решил, что Стью говорит о черепахе, которая впервые была описана лет шестьдесят тому назад и названа черепахой Кемпа — по имени Ричарда Кемпа из Ки–Уэста, пославшего экземпляр черепахи Самуэлю Гарману в Гарвардский музей сравнительной зоологии. О происхождении черепахи Кемпа практически ничего не известно. Кое-кто вообще не в состоянии отличить ее от логгерхерда, а многие даже сомневались в ее реальном существовании.
Некоторые герпетологи опубликовали отчеты или упомянули в своих трудах об остеологии ридлей, но подавляющее большинство специалистов по пресмыкающимся никогда не видели ридлей и считали, что черепаха Кемпа низший, если только не ложный вид, не заслуживающий того, чтобы проливать пот над его изучением.
Стью держался иного мнения, а я с глубоким уважением отношусь к его проницательности; поэтому я и решил отправиться в здешние края и посмотреть в натуре на эту вспыльчивую черепаху. И возможно, что причиной моей длительной привязанности к ридлеям являются воспоминания об этой незабываемой поездке к прибрежным мелям.
Моя жена отправилась со мной. В те годы мы были молоды, а здешнее взморье не было еще чьим-то недвижимым имуществом, как это стало теперь; тогда здесь можно было встретить всего лишь нескольких сунувших сюда нос чужаков. Большинство местных жителей были потомками багамцев и англичан, промышлявших здесь черепах сотню–другую лет назад.
В те дни вы могли ловить здесь любую рыбу, какую только хотели, и для этого вовсе не надо было фрахтовать специальную лодку. Рифы были почти нетронутыми, а груперы и бельдюги буквально хватали вас за рубашку. Даже луцианы держались очень просто. Плавая в каком-либо проливчике или около кораллового выступа, вы могли наловить столько желтохвосток, что улов покрыл бы дно вашей лодки, или наполнить ее пестрым грузом анизостремусов, королевских спинорогов, рокхиндов или испанских хогфишей. А если плохая погода гнала вас домой, то всегда можно было вдоволь наловить хэмулид, которые очень хороши с овсяной кашей. Да и хэмулиды здесь вдвое крупнее обычных, и на вкус они очень приятны.
Вам стоило только поболтать приманкой в проливе — и появлялась морская щука, всегда сопутствующая косякам тарпонов, идущих из Баия–Онда, или же полазить по известковым отмелям, чтобы обнаружить косые тени альбулей, мирно снующих в поисках корма. И если у вас имелась некоторая сноровка, один из них становился вашей добычей, и тогда жизнь казалась совсем другой.
В те годы отмели были прекрасны сами по себе, даже вне связи с таившимися в них загадками природы. Прибрежные дороги уже существовали, но здесь не ощущалось ни малейшего признака того, что когда-нибудь прибрежные острова сделаются пригородами Майами. Право, этого нельзя было заметить, но вместе с тем вы понимали, что это неминуемо произойдет.
Вы знали, что когда-нибудь эта прелестная бухта наполнится брюзжащими критиканами, что берега сделаются лежбищами для людей и свалкой оставленного ими мусора, а солнечные закаты испоганит свет неоновых ламп. Одним из первых исчезнет старый крокодил, живущий в норе слишком близко к шоссейной дороге, а рыбы повсюду станет мало, и она будет боязливой. Даже старые серебряно–седые стволы красного дерева уползут, словно змеи, в столярные мастерские, а из узорчатых, как рисунок на гемме, и завивающихся, как улитки, ветвей ямайского кизила будут делать шершавые гамаки.