Мое настроение в значительной мере объяснялось крушением надеж, и джук тут был ни при чем, но все же мне казалось, что я заперт в каком-то загоне.

Мои затруднения объяснялись довольно серьезными причинами.

Вы скажете, что всему виной наклон земной оси И действительно, в то время зем­ной шар приближался к положению летнего солнцестояния, а так как земная ось на­клонена к солнцу под каким-то нелепым углом, солнечные лучи падали отвесно в том месте Земли, где находился я, то есть чуть севернее Панамы. И дни здесь стали не­стерпимо долгими и жаркими. Это было время, когда на севере наступает лето и температурная разница между тропиками и умеренной климатической зоной стано­вится наименьшей. И этот период летнего солнцестояния сыграл злую шутку с мои­ми планами.

Я находился в Бокас–дель–Торо, и мне предстояло проплыть сорок миль в направ­лении города Колон, чтобы попасть на побережье залива Чирики. Я очень торопился: для поездки туда и обратно я располагал всего лишь одной неделей, а добраться можно было только на парусной лодке–каяке. Но каяки ходят без расписания и обыч­но дожидаются ветра, однако ветра не было — солнцестояние загнало меня в этот тупик.

Теперь смотрите, как это произошло: увеличившиеся на севере теплые дни приве­ли к большему нагреву нижних слоев воздуха и заставили их взмыть кверху. Атмо­сферное давление в северном полушарии уменьшилось. Изменившееся соотноше­ние атмосферного давления над сушей, лежащей на севере, и морями, расположен­ными на юге, способствовало перемещению воздушных масс с юга на север далее 10–го градуса северной широты, то есть места, где я находился. А воздушные массы делают погоду, которая в Бока–дель–Торо стала в это время нестерпимой. Пассат­ные ветры сдвинулись к северу, а на широту Панамского перешейка переместилась экваториальная штилевая полоса, и таким образом он очутился во власти лишь местных метеорологических явлений, на которые вы полагаться не можете.

Бывали дни, когда чередовавшиеся дневная жара и ночная прохлада создавали грозовой цикл морских и сухопутных бризов, но влажный штилевой воздух продол­жал висеть над землей. Бывало и так, что пассатные ветры возвращались, и тогда обезумевшие челноки, не дожидаясь, пока ослабнет ветер, устремлялись туда, куда им надо было доплыть. Проходили дни, а порой и недели, когда ветра не было, и. под недвижимым воздухом поверхность моря выглядела как лакированная, а солнце казалось совсем рядом и неистово жгло сквозь тонкую дымку. Вот именно таким было утро в Бокас–дель–Торо, когда я сидел в джуке.

Вам может показаться, что я допускаю излишние длинноты в рассказе о создав­шемся положении, но мне хотелось ознакомить вас со всеми обстоятельствами. Я путешествовал на деньги, отпущенные мне Американским философским обществом, и такому попечителю мое утреннее сидение в джуке за бутылкой пива могло бы по­казаться легкомысленным. Поэтому хочу внести ясность и сказать, что я находил­ся во власти стихийных сил природы и был пешкой в руках своенравных воздушных масс. Слабосильной пешкой, но не легкомысленной!

Затем я обязан разъяснить вам значение слова «джук». Я знаю, что произношу это слово не так, как принято, но по этому поводу у меня свое суждение.

Слово «джук» мы переняли у наших негров, и знатоки негритянских диалектов утверждают, что это разговорное слово на языке западноафриканских негров — по форме глагол, означающий «плохо себя вести». Оно привилось в ряде мест на побе­режье Джорджии и Северной Флориды и давно вошло в словарный фонд всех лю­дей, кроме нас, — благочестивых жителей юго–восточных штатов. В Гамбии, Сенега­ле, а также у нас в Чарлстоне и Фернандине его произносят «джук», так же как слово «стук», и только так оно должно звучать.

Как утверждают языковеды, бытующая форма слова — единственно правильная. Сначала народ произносит слово, а затем, наслушавшись, начинает его писать. Мил­лионы американцев, а за ними и англичане, произнося это слово как «джюк», заим­ствовали произношение из прочитанного, то есть из источника, где с самого начала допущена неправильная транслитерация, а это ставит вверх ногами нормальный процесс эволюции слова.

Будучи уроженцем прибрежных равнин, я чувствую собственническое отношение к этому слову, произношу его правильно с того дня, как узнал истинный смысл, и отка­зываюсь коверкать в угоду тугим на ухо журналистам.

Итак, джуком, в котором я сидел, назывался крытый навесом настил, возвышав­шийся на сваях над водами бухты в Бокас–дель–Торо. А крапинки, за которыми я на­блюдал, это пылинки, плававшие там, где морс сливается с небом, казавшиеся мне и насекомыми, и парящими чайками, и даже каким-то изъяном моего зрения, были на деле узкими, выдолбленными из стволов кедра лодками–каяками, вышедшими на промысел зеленых черепах, которые кормились у дальних отмелей.

В одной из лодок имелось место, которое я должен был занять. Я твердо догово­рился об этом, но неожиданно представилась возможность отправиться в Чирики на паруснике мистера Шеферда, и я решил попытать счастья у ветра. Но уже второй день был мертвый штиль — никто и никуда не отплывал, промысловые же лодки были уже далеко, там, где море выглядит совсем как небо. А я сидел в джуке, словно на мели.

На лодке мне нечего было делать, разве что разминать затекшие ноги, приводить в порядок собственные записи да смотреть на блестящую под лучами солнца спину человека, стоящего впереди с острогой, или на скрытый в дымке горизонт. Я когда-то плавал, и мне это знакомо, поэтому, каким бы ни казался в такой день джук, здесь все же было лучше, чем на отмелях.

Промысловые лодки день–деньской вздымались и падали на долгой донной вол­не, застойный воздух был безжизненным, а окрашенное в медный цвет солнце сияло сквозь тонкую влажную пелену. Я сидел, опершись локтями на стол, и от нечего де­лать прислушивался к беседе двух посетителей, восседавших за столиком на проти­воположной стороне джука. Если не считать буфетчика, это были единственные здесь люди. Беседа велась со вчерашнего вечера, о чем свидетельствовал ряд опу­стевших бутылок рома.