Он повел нас в маленькую гостиную и отпер дверь, ведущую в смежную с ней кла­довую. Она была плотно, до самого потолка набита черепаховыми панцирями. Как и Робинсон из Чирики, он запасал carey и ждал неизбежного, на его взгляд, поднятия рыночных цен — ведь когда-нибудь люди поймут, насколько отвратительна подделка из пластмассы.

Я спросил о гнездовании зеленых черепах в Чирики. «Они водятся на всем побере­жье Панамы, — сказал он, — но единственная порода черепах, откладывающая яйца в Чирики, — бисса. А самый большой район гнездования зеленых черепах — Тортугеро».

При этих словах мистер Питерсон улыбнулся и, хотя сделал вид, что его слова не нуждаются в подтверждении, он все же был рад услышанному. Хозяин подарил мне самый лучший панцирь, который только мог найти в переднем ряду своего склада, и мы распрощались.

Поездка в Чирики не состоялась. Я был разочарован тем, что не подтвердились слухи о районе гнездования зеленых черепах. Но наряду с этим возросло значение побережья Тортугеро и, видимо, сузился район моей деятельности, а также упрости­лась картина миграции черепах. Может быть, и так! И это лучше, ведь гораздо проще проследить миграционные пути, направленные в один крупный район, чем разби­раться в лабиринте следов, ведущих ко многим пунктам. Так или иначе, результатом моей разведки явилось изменение плана. И хотя мне было любопытно взглянуть на побережье залива Чирики, я все же не испытывал ни малейшего сожаления по пово­ду несостоявшегося сорокамильного плавания в парусной лодке при мертвом штиле.

Когда мы вернулись на рынок, я уплатил мистеру Шеферду обещанную стоимость проезда, и он был настолько доволен, что тут же решил остаться до завтра, чтобы вволю попить в баре ледяной воды. Он даже предложил отвезти мои вещи в «Мира­мар». Я с благодарностью принял его предложение и остался побеседовать с мисте­ром Питерсоном.

Мы гуляли по пристани и смотрели, как разделывают черепах. При разделке чере­пах здесь выбрасывали лишь одну–единственную часть — верхний щит, от которого предварительно отрезали хрящевой край (его называют филеем). Кости нижнего щита, окружающий их филей, хрящевая часть нижнего щита, огромный кишечник — все это шло в дело. Остальное же мясо, а также ласты, голову, внутренности — пе­чень, легкие и все прочее — раскладывают по сортам и отправляют на продажу.

В некоторых местах черепах потрошат так же разборчиво, как кур, но в Бокас–дель–Торо вам пытаются доказать, что черепаха, как и свинья, полностью съедобна. Иногда отделяют только нижний щит и кишечник, а верхний щит используют как свое­образный котел, в котором запекается все содержимое.

В Бокас–дель–Торо существует такой обычай: если поймана крупная черепаха, приглашают соседей, которые добавляют к жаркому пизанги, ямс и плоды хлебного дерева. Во время этих трапез для поддержания аппетита пьют гуаро. Именуется та­кое пиршество carapash [77] , а также calipash или carapace [78] , по названию щита, в кото­ром готовится праздничное блюдо.

Я заметил, что на рынке в Бокас–дель–Торо все черепахи, за исключением бисс, привезенных на лодке из Чирики, принадлежали к породе зеленых, и большинство из них были добыты на отмелях залива.

Мы с мистером Питерсоном стояли на пристани и рассказывали разные истории о черепахах. Вскоре вокруг нас собралась большая толпа рыбаков, и каждый пытался что- нибудь добавить. Когда все было подробно обсуждено, мы распрощались, и я поблагодарил мистера Питерсона зато, что он избавил меня от плавания в Чирики.

Решив, что для возобновления отношений с гостиницей «Мирамар» мой приход не обязателен, так как в дневные часы никто комнатами не пользуется, я отправился ис­кать место, где можно было позавтракать.

Я пошел вдоль небольшой улицы, заросшей по обеим сторонам мелкими лилиями. Цветы были трех различных окрасок: желтые, ярко–красные и белые. В этом городе лилии росли повсюду и в некоторых дворах и на обочинах дорог заменяли траву. В одном месте преобладал один цвет, в другом — иной, но повсюду виднелись все три окраски. Мне говорили, что можно встретить еще одну, четвертую окраску — нежно–голубую, но я ее не видел. Лилии никто не высаживал, за ними не ухаживали, и ни у кого не возникал вопрос, откуда они появились.

Густые заросли лилий напомнили мне апрельский пейзаж флоридских низин, но там росли только белые лилии.

Вскоре я сбился с пути и неожиданно попал в cosa de bomberos [79] , где красная по­жарная автомашина сорокалетнего возраста, сверкавшая медным блеском, привела меня в восхищение. Машина была любовно начищена и так отчаянно стара, а на­чальник с такой гордостью и медлительностью ее показывал, что солнце успело об­жечь мне голову и аппетит так возрос, что я даже расчувствовался. Но основной при­чиной моей сентиментальности было сильное желание позавтракать, и, распрощав­шись, я отправился на поиски ресторана.

Я шел боковой улицей вдоль деревянных домов с верандами, расположенными на уровне мостовой, что напомнило мне Пуэрто–Лимон и Блуфилдс. Вскоре я выбрался на широкую улицу, где были китайские лавки, и, пройдя еще немного, увидел вывес­ку ресторана «Мэрфи» и площадь, находившуюся в двух кварталах от ресторана.

Ресторан «Мэрфи» я отыскал еще третьего дня. Здесь можно было отлично поесть, однако лишь после того, как вас переставали считать североамериканцем. В первый раз меня накормили фаршем из солонины, жареным картофелем и консер­вированным зеленым горошком, которые, по мнению большинства карибов, считают­ся настоящими национальными блюдами североамериканцев. Вскоре я нашел об­щий язык с хозяином ресторана мистером Мэрфи — жизнерадостным человеком средних лет, уроженцем Каймановых островов. Мистер Мэрфи быстро избавился от первоначального заблуждения относительно моих вкусов и был доволен тем, что я предпочитаю местные блюда. Чтобы доказать, насколько сильно мое предпочтение, я купил дюжину отличных омаров и принес их с собой. У Мэрфи был большой керо­синовый холодильник и отменная повариха. Я сказал хозяину ресторана, что, имея море под боком, можно угощать меня и более вкусной пищей. Уже в следующий раз меня накормили лучше, а сегодня мой неожиданный приход в полуденный час не вы­звал общего смущения.