Ничто не мешало их монотонному разговору: ни ночной шум, ни рев труб громыхаю­щего оркестра, ни жалобные стенания пикколо, ни визги и хихиканье де­виц, ни появление, топот и выкрики мужчин, ни трескотня подвесных моторов лодок, причаливавших прямо под настилом и привозивших с собой окрестных жителей, ко­торые прибывали сюда в поисках спиртного.

Оба собеседника были плантаторами какао и владели фермами где-то на отдален­ных берегах залива. Они были давнишними друзьями и, как я предполагал, встрети­лись неожиданно во время поездки па рынок. Они решили «отметить» встре­чу, а заодно и высокие цены на какао–бобы. Сейчас, при утреннем свете, стали вид­ны отекшие глаза собеседников, их головы свесились набок, как у хищных птиц, но они упрямо продолжали толковать между собой. К моему удовольствию, разговор велся по- английски.

В Бокас–дель–Торо говорят на таком малопонятном английском языке, что при ма­лейшей усталости теряешь способность его понимать. Одному Богу известно, вызы­вает ли испанский язык, на котором изъясняются здешние креолы, зависть у жителей Боготы или Мадриленьи, но местный испанский говор все же можно понять без осо­бого труда, если знаешь основной язык. А вот английский язык, на котором говорят в Бокас–дель–Торо, — самый непонятный из всех, которые мне приходилось слышать.

Здешние креолы говорят на двух языках: им ежедневно приходится изъясняться и по–английски и по–испански.

Так же как и в Никарагуа, в Панаме наиболее причудлив говор молодого поколе­ния. Я не подразумеваю детей, которых легко понять, хотя бы потому, что они не так широко пользуются жаргоном, а может быть, и потому, что за правильностью их речи следят школьные учителя. Пожилые люди говорят вполне ясно, с подчеркнутым ан­глийским произношением, и, хотя фразировка зачастую необычная, все же их можно понять без большого труда.

Молодые креолы — самая многочисленная группа в возрасте примерно от четыр­надцати до сорока лет — говорят на какой-то тарабарщине. Я был бы рад привести образец их говора, но не знаю, как это сделать. Я готов продемонстрировать их необычайную манеру произно тения и таинственный способ искажения и затумани­вания значения слов, но все это не даст ясного представления об этом жаргоне. Со­вершенно удивительна единственная в своем роде модуляция, при которой все сло­ги произносятся отдельно и имеют особое ударение. Это делает поток речи очень не­привычным.

Если вы прислушиваетесь к тому, как переругиваются взрослые парни, пытающие­ся превзойти друг друга количеством слов и непрерывностью потока выражений, то долго будете ломать себе голову над вопросом: на каком языке ведется разговор. Только при большом внимании удается время от времени уловить знакомый звук, ко­торый может оказаться словом, но зачастую и не оказывается им. Из нескольких зна­комых звуков вы постоянно можете сделать теоретический вывод, что английский язык «продолжает свое развитие». Однако вам по–прежнему будет непонятно, из-за чего парни ругаются. Умение понимать тот английский язык, на котором говорят жи­тели Бокас–дель–Торо, — вопрос тренировки и опыта.

Сидя в джуке, я проверял мои выводы на плантаторах, которым было по тридцать пять. Они говорили достаточно громко, и я слышал каждый звук, но не так просто было понять смысл беседы. Убедившись в этом, я повернулся спиной к плантаторам и принялся рассматривать окружающее.

Джук выходил тремя сторонами на бухту, которая была гаванью Бокас–дель–Торо — небольшого городка, расположенного на берегах протоков, соединяющих бухту Альмиранте с лагуной Чирики. Протоки называют bokas [73] , а в старину моряки прозва­ли большую скалу, стоящую напротив города, toro [74] из-за ее сходства с быком. Отсю­да получилось, что протоки вблизи Чирики, охраняемые каменным быком, называют­ся Бокас–дель–Торо, и городок известен под тем же наименованием.

Когда-то это место играло важную роль для пиратов, которые здесь снабжали свои корали мясом черепах и ламантинов. В недавние годы Бокас–дель–Торо стал вспо­могательным портом Альмирантского филиала «Юнайтед фрут компани», хотя паро­ходы, обслуживающие фермы на материке, не заходят в порт.

Прямо под джуком, позади каменного быка, виднелось открытое Карибское море, в котором промышлявшие черепах лодки, похожие ка крапинки, медленно уплывали дальше и становились все меньше, карабкаясь из мерцающего моря в мерцающее небо.

Слева, в глубине бухты, заросший пальмами островок разрезал прозрачную сине–зеленую воду. Возле ближнего берега виднелась лодочка–долбленка, в которой ры­бачил старый кариб, как мне сказали, приехавший сюда из Белиза в незапамятные времена.

Верности ради старик ловил рыбу четырьмя разными снастями. В дно лодочки упиралась удочка с наживкой для ловли морских окуней и груперов. За этой удочкой рыбак следил внимательнее всего. Прямо перед ним лежал моток короткой и крепкой рыболовной снасти, на которой что-то блестело, и эту снасть он забрасывал в слу­чайно проплывавшую стайку сардин, надеясь поймать ставридку или кингфиша. Наи­скось вдоль бортов лодки торчали два длинных шеста, один из которых оканчивался острогой и предназначался для рыб, а на другом была насажена обыкновенная сто­ловая вилка для ловли лангустов.

При переходе с места на место старик подымал якорь, убирал шесты и осматри­вал морское дно через вставленное в ведро стекло.

В конце маленького острова, у берега, покрытого чистым и белым песком, медлен­но вспыхивали и гасли полукружия белых гребней волн. Неподалеку стояло бетонное здание с крышей из пальмовых листьев, служившее купальней для посетителей оте­ля «Мирамар». Морские купания были одним из удобств, предоставляемых клиентам сложного и странного заведения, где я остановился.