Джук, в котором я сидел, был частью того здания, что излишне скромно именова­лось на фасадной вывеске «Отель Мирамар».

Когда подходишь к этому зданию со стороны центра города, прежде всего видишь универсальный магазин — маленький провинциальный вариант Колон–Бомбейского универмага. Со стороны моря к магазину примыкает находящаяся под обшей с ним длинной крышей гостиница, где имеется шесть комнат с высокими потолками и ма­ленькими окнами. Комнаты расположены вдоль узкого коридора, ведущего от магази­на до находящегося на другом конце здания джука. К коридору примыкают две больше ванные, в которых раз в неделю действует водопровод. Рядом с ванными располагается темное помещение. На вывеске оно именуется как «Ресторан и бар». Пройдя через это помещение, попадаешь в полную света и воздуха, построенную над водой часть здания, где есть небольшой отдельный бар, столы и кресла. Вот это помещение я и называю джуком. Хотя на вывеске написано «Морской бар» — боль­но уж похоже оно на то, что во Флориде мы именуем джуком. Здесь можно получить ром, пиво, есть где потанцевать. Тут же стоит пикколо — механический музыкальный ящик, играющий два–три часа перед рассветом, когда в городе погашены почти все огни, а морской прибой достигает наибольшей силы. Когда пикколо молчит, играет небольшой местный оркестр.

Большинство здешних завсегдатаев приезжают по воде, и для их удобства имеется спуск к пристани, возле которой непрерывно причаливают и отчаливают лодки, при­бывающие с островов или с разных мест на побережье.

По вечерам джук бывает набит людьми, главным образом креолами, но среди них там и сям виднеются метисы. Я увидел двух–трех восточных индейцев и даже одного китайца — общительного молодого человека, пользовавшегося большой популярно­стью. Здесь же играет маленький, неопределенного типа оркестр, состоящий из гита­риста, трубача, саксофониста, паренька с «бонго» и меланхоличного юноши с парой деревянных погремушек.

На духовых инструментах музыканты играли посредственно, гитарист же исполнял хорошо, а барабанщик- бонгист — просто талантливо. Основная беда заключалась в том, что они пытались исполнять Огюстэна Лара, вместо того чтобы играть африка­но–бокасские мелодии. Впрочем, все это звучало неплохо, да и вообще трудно пред­ставить себе негритянский оркестр, который был бы неинтересным.

Я протискался сквозь толпу танцующих, обнимающихся и разглагольствующих лю­дей и в баре заказал пиво. Так как за столиками и у перил не было свободного места, я спустился по лестнице на пристань, в темноте чуть не наступил на какую-то пароч­ку и влез по ступеням обратно. Некоторое время я стоял здесь, слушал музыку и смотрел на бонгиста, но вскоре общий шум меня оглушил и я вернулся к себе в ком­нату.

На следующий день я проснулся в восемь часов утра и отправился в тенистый джук, где стал дожидаться мистера Шеферда.

Мистер Шеферд — креол средних лет — был владельцем лодки–каяка, совершав­шей рейсы по заливу. Сам он проживал на берегу залива Чирики и согласился взять меня с собой, так как я не мог найти другого, более быстрого способа добраться до тех мест. Мистер Шеферд сказал, что, если будет ветер, мы пойдем под парусами, а если нет — у него найдутся гребцы.

Люди, с которыми я беседовал в Колоне, говорили, что побережье залива Чирики — отличное место для гнездования морских черепах. Рассказы основывались на неопределенных слухах, но их было вполне достаточно, чтобы я решил проверить на месте. Я прибыл сюда через год после того, как впервые побывал в коста–риканском Тортугеро, и мне очень хотелось сопоставить районы размножения черепах в Торту­геро с Чирики.

Как я уже говорил, место гнездования находилось по меньшей мере милях в соро­ка от Бокас–дель–Торо, и я не представлял себе, как можно туда добраться при без­ветрии, да еще в большой лодке мистера Шеферда. Но он был настолько уверен, что я согласился плыть с ним и просил заехать утром за мной в гостиницу.

По этой причине я и сидел здесь, распивая пиво и пристально всматриваясь в море. Постороннему наблюдателю это могло казаться безответственной тратой средств, отпущенных мне Американским философским обществом.

Через некоторое время старый рыбак–кариб на лодке- долбленке, стоявшей на якоре возле маленького острова, начал дремать, а я перестал следить за ним и стал смотреть направо, туда, где городок Бокас–дель–Торо вытянулся полукругом вдоль бухты.

Из всех городов на побережье Карибского моря Бокас- дель–Торо кажется наибо­лее беспорядочным и фантастически взъерошенным. Если вы точнейшим образом нарисуете приморскую сторону города, то люди скажут, что это абстракция. Располо­женные вдоль берега строения представляют собой столпотворение зданий самых разных очертаний и размеров и различных по степени разрушенности. Все они по­крыты разнообразнейшей металлической кровлей. Некоторые крыши сделаны из но­вого цинка или алюминия, но подавляющее большинство — из старья, уложенного как вздумается, а затем покрашенного в проржавевших местах первой попавшейся под руку краской.

Расстояние от берега бухты до прибрежной улицы незначительно, и многие здания клином врезаются в воду. Позади этих домов, совсем низко над уровнем воды, как цапли на шатких ногах, стоят уборные, сообщающиеся с жилыми постройками узень­кими мостками, сколоченными из шестов и планок. Здесь же располагаются малень­кие пристани и причалы, столбы для сушки сетей, навесы для лодок, стоящие на сваях загоны для птиц, клетки, курятники, огороженные частоколом затоны и разные, водруженные на столбах, пристройки к жилью.

Ярдах в шестидесяти от места, где я сидел, находилась большая крытая пристань городского рынка, которая примыкала к нагромождению частновладельческих по­строек и мешала мне видеть небольшой участок изгибающегося берега. Прямо подо мной, возле владений «Мирамара», находилось сложное сооружение из шестов, досок и крытой пальмовыми листьями крыши. Присмотревшись к нему, можно было понять, что это хитроумное сооружение — комбинация свинарника, уборной и загона для черепах.

В загоне находились шесть зеленых черепах — они были пойманы накануне.