Раньше мне никогда не удавалось внимательно рассмотреть ленивца–детеныша, который обычно сидит на брюхе висящей спиной книзу самки.

Я вернулся к дереву, и старик последовал за мной. Я снова взобрался на скамью и стал внимательно разглядывать почесывавшегося ленивца. Они висел невысоко, но освещенный ослепительным солнцем филигранный узор листвы не позволял разгля­деть, сидит ли кто-нибудь на его брюхе. Я спросил у сторожа, разрешается ли лазать по деревьям. Он ответил, что это нарушение правил, но ведь они писаны для детей, а так как я — гринго, и притом достаточно старый, то никто мне ничего не скажет.

Переплетения воздушных корней дерева образовывали нечто похожее на лестни­цу, и я, ухватившись за ствол руками и оперевшись ногами, вскарабкался на большой боковой сук и по нему добрался до места, где висел ленивец.

Я увидел морду и шерсть и смог даже рассмотреть каждый отдельный ее волос, но нигде не обнаружил детеныша. Тогда я спрыгнул на землю и очутился среди толпы, собравшейся поглазеть… но не на ленивца, а на меня.

– Там нет детеныша! — сказал я.

Старик пытливо посмотрел на лица стоящих вокруг людей, и его взгляд остановил­ся на группе темнокожих мальчуганов и девочек — школьников–третьеклассников с книжками в руках.

– Куда девался маленький ленивец? — спросил он.

Ребята начали шумно отрицать причастность к его исчезновению. Старик прикрик­нул на них и резким жестом заставил замолчать. Вперив взор в самую уязвимую точ­ку стоявшего перед ним фронта — маленькую опрятную девочку с множеством бан­тиков в волосах, он неумолимо повторил:

– Куда девался маленький ленивец?

Когда же мой пристальный взгляд пришел старику на помощь, девочка не выдер­жала напряжения и стрельнула глазками в сторону стоявшего с краю мальчугана.

– Он стащил его вниз… — сказала она. — И побил камнями.

Обвиняемый визгливо запротестовал и от волнения даже заплясал, указывая пальцем на остальных.

– Они тоже бросали камни… — сказал он. — Все кидали камни…

Ребята заорали хором так исступленно, что у меня заболели уши. Старик стоял и молча смотрел на детей, потом повернулся и ушел… Я тоже отошел в сторону. Все время, пока я находился в парке, я видел, как старик, подметая дорожки, покачивал головой, и до меня доносилось его несвязное бормотание: он сравнивал ребят в Бо­кас–дель–Торо с теми детьми, которые были в Пуэрто–Лимоне сорок лет назад.

Следующую ночь я провел спокойнее, чем первую. Оркестр в «Мирамаре» не иг­рал, плантаторы расстались, а я чувствовал себя слишком усталым, чтобы прислу­шиваться к тихим звукам пикколо.

На следующий лень пошел дождь, и я, поужинав у Мэрфи жареной рыбой, отпра­вился к кладбищу, чтобы послушать пение лягушек на выгонах и в залитых водой ка­навах. Я услышал кваканье нескольких видов лягушек и даже поймал парочку, но здешний лягушачий концерт нельзя даже сравнивать с тем, что происходит влажным летним вечером во Флориде. Там только в одном пруду вы можете услышать сме­шанные хоры десятков видов лягушек.

Мне удалось поймать маленького удава, и я ухитрился свалиться в наполненную водой канаву, пытаясь схватить черепаху, испугавшуюся света моего карманною фо­наря. После всех злоключений я вернулся в гостиницу, написал несколько заметок, забрался в постель и проспал до утра.

Наутро ожидался самолет, прилетающий сюда два раза в неделю. Здешний агент авиалинии сказал, что я без всяких затруднений получу место. Аэродром находился в трех–четырех сотнях ярдов от «Мирамара». Это была длинная, расчищенная от ку­старника полоса, возле которой стояло деревянное строение, где помещались ба­гажные весы и радиостанция.

Дребезжащий фургон отвез мой багаж. Он мог прихватить с собой и меня, но я знал, что заблаговременно услышу звук самолета и успею дойти пешком. Я вернулся в джук, чтобы посмотреть, какие новые черепахи появились в загоне.

Было уже половина десятого, именно тот час, когда по расписанию самолет дол­жен улететь. И хотя он еще не прибыл, я распрощался с буфетчиком и, неторопливо ловя по дороге ящериц, пошел на аэродром. Когда я подошел к маленькому зданию конторы аэродрома, агент, который стал взвешивать мой багаж, заявил, что в Чанги­ноле у самолета разладился мотор, но все же он скоро прилетит. Вдруг радист закри­чал:

– Ya viene! [85] Он сейчас прилетит!

Вскоре с севера донесся рокот моторов. Ожидавшая публика поднялась со скаме­ек и начала суетиться вокруг багажа. Почти все пассажиры были зажиточными кре­олами и китайцами и направлялись в Колон. Только несколько человек, в том числе и я, летели в Панама–Сити. Какая- то девица, по профессии учительница, возвраща­лась домой в Сан–Андрес. Как только самолет пошел на посадку, большинство ожи­дающих схватили вещи и направились к самолету.