Тита их успокаивала. Их поселили в хорошей гостинице, стали более разнообразно кормить, и часть из них, особенно те, кто постарше, стали поправляться.

Несмотря на уговоры, а порой и упреки Титы: «В чем вы упрекаете Ахава, он знает, что делает», – они ворчали, сердились, вели себя, как человек, в сандалии которого попал тлеющий уголёк. В один из дней они даже сказали: «Не хотят нас тут вести на войну? Ну, и не надо. Вернемся в Багдад. Халиф обещал нам дать возможность сражаться. Даже если нет битвы – он сотворит войну специально для нас».

«Сколько еще можно ждать? – сказал Тите один из темноволосых слепцов. – Мы хотим уже умереть в страшном бою и заработать славу».

«Умереть? – удивилась Тита, – я думала, вы хотите победить».

«Ну, да, – сказал слепец, – и победить неплохо».

Тита сумела организовать несколько процессий в городе, и даже поехала с ними в лагерь Самандар. Там устроили им официальный прием с фанфарами. Они показали солдатам Хазарии всё свое умение боевых действий, затем прошагали своеобразным парадом под командованием своих командиров, лишенных одного глаза.

Это подняло их дух, но ненадолго.

Тут и с Михой начались проблемы. В первые дни он был хорошим мальчиком, все его вокруг потрясало и восхищало. Но затем пришла скука. Он проводил время среди уроженцев Иерусалима, живущих в Итиле.

Однажды Тита увидела нечто, что ее обеспокоило. Девица из Хеврона, шестнадцати лет, вертела хвостом вокруг Михи, слишком много расточала улыбок.

Нельзя было допустить, чтобы в голову Михе пришли разные идеи до их выхода в путь. Такие связи только осложнят их и так непростую жизнь. Тита знала законы, которые могут позволить Михе уклониться от войны с бесом, если он только этого захочет. Или кто-то захочет, чтобы он увильнул.

Понадейтесь на Титу. Она не допустит, чтобы поездка в Иерусалим оказалась бесполезной. Намекнула тут и там по поводу той девицы, у которой низким зад, неприятныи голос, да и характер, не говоря уже о «странной» прическе. Кто-кто, но польская мама гордилась бы Титой. Вообще-то, о чем я говорю, какие глупости роняю, ведь Тита, быть может, мать всех польских матерей.

Ну, теперь я не могу освободиться от мысли, что бы сказали польские матери, открыв, что они игрушки в руках писюхи, которую насиловали с шести лет все, кто мог двигаться, безграмотной идолопоклонницы, принявшей иудаизм.

Прошу прощения у читателей за то, что понесло меня не туда, и насмешки над польскими матерями явно неуместны. Не знаю, что со мной произошло. Я люблю польских матерей. Ну, посмотрите, насколько легко, насколько соблазнительно скатиться к описанию знакомых и устоявшихся тем. И случилось это со мной, перед глазами которого фраза: «Никогда не пиши о том, что ты можешь прочесть».

Время работы библиотеки было ужасным: с шести утра до половины первого ночи в воскресенье, вторник и среду. В понедельник – выходной; в четверг – открыто после полудня, с четырех до половины шестого – зимой, и до половины восьмого – летом; в пятницу, как свидетельствует одиннадцатилетний читатель, только с разрешения по заранее поданной просьбе ответственной за библиотеку.

Ахаву разрешено было оставаться после закрытия, и работать также в понедельник, но нельзя было оставлять его одного в библиотеке. Он использовал это время для встречи с кем-либо из знатоков. Так что время не пропадало даром.

Продолжение этой истории не будет точным, если не рассказать об одном важном событии, во всяком случае, для Ахава в отношении Титы. В первые дни, после возвращения в Итиль, когда Миха со своим оружием был приведен к одному из представителей Кагана во дворец, и все дела по нахождению жилья были завершены, посетила Тита дом, где ждал ее брат Песаха.

Он жил в доме круглой формы, окруженный козами. Глиняный забор возвышался вокруг небольшого зеленого огорода, где стояло несколько соломенных кресел. Это был дом его дяди и дядиных братьев, которые впервые увидели Титу, вдову Песаха. Они заставили ее сесть за стол и попробовать фруктовый салат. Они хотели знать то, что обычно интересует родственников. Вечером следующего дня, после изводящего душу скукой семейного собрания, она встретилась с братом своего покойного мужа у раввина из Египта, отца главы ешивы в Мурме. И левиратский брак со всеми деталями, был осуществлен. Был дан документ, скрепленный подписями и восковой печатью.

Она попрощалась с братом Песаха. «Больше я его не видела, – сказала она Ахаву в один из вечеров, после двух месяцев, – и, думаю – больше его не увижу, и, знаешь, мне от этого грустно. Это ведь первая моя семья в Хазарии. Я любила Песаха, я принадлежала ему по всем законам суда и справедливости. Он спас меня, он, можно сказать, создал меня заново. Ты удивишься, Ахав, но иногда мне бы хотелось посетить его родных».

«Мне казалось, что тебе там не было особенно приятно».

«Я тоже так думала, но семья это нечто, в котором нет особой логики, и это не связано развлечением или уровнем беседы. Ахав, я бы хотела познакомиться с твоим отцом и матерью, с твоим братьями, сестрами и дядями».