Басалаев быстро перелистал документы, затем встал из-за стола и прошелся по кабинету. Он был полон энергии. А тут жди, когда придет эта Ершова!

...Басалаев был переведен в наш отдел в прошлом году на место Морозова, флегматичного капитана, думавшего больше о пенсии, чем о работе. Тогда еще кто-то правильно сказал: «Лучше сдерживать Басалаева, чем подталкивать Морозова».

Сдерживать же Басалаева иной раз было просто необходимо.

...Басалаев продолжал ходить по кабинету. Наконец он заговорил:

— Нет, ты только подумай. Ведь Ершова была честным, я уверен, абсолютно честным человеком. Один год в торговле, и готово — растратчица. Да, да, не спорь со мной, с кем поведешься — от того и наберешься.

Я подошел к Басалаеву и на правах старого друга положил ему руку на лоб. Я всегда так поступал, когда Басалаев не в меру проявлял свой темперамент.

— Ну ладно, ладно, — улыбнулся он, отводя мою руку.

В дверь постучали. Улыбка моментально сошла с лица Басалаева.

В кабинет осторожно вошла девушка. Я взглянул на нее — так вот она какая эта Ершова! Немного молода для директора магазина. Волосы заплетены в косы и уложены вокруг головы. Губы слегка подкрашены. На отвороте серенького пиджачка комсомольский значок. Белая нарядная кофточка застегнута на все пуговицы.

Она очень волновалась, что легко было заметить по красным пятнам, выступившим на ее бледном лице. Ершова подошла к столу, за которым уже сидел Басалаев, и вопросительно взглянула на него.

— Садитесь, Ершова, — начал Басалаев. — Рассказывайте.

— Я не знаю, что мне рассказывать, — вздохнув, ответила она.

— Может быть, мне прикажете объяснить, почему у вас опять недостача? Документы сверялись в вашем присутствии?

— В моем, — тихо сказала Ершова.

— С размером выведенной недостачи согласны?

— Согласна, — еще тише ответила девушка.

— Так отчего же недостача?

— Не знаю, — прошептала она, опустив голову, и вытерла, глаза крошечным платочком.

— Ведь мы уже встречались с вами, Ершова. Помните, я предупреждал вас? Государство доверило вам ценности, деньги. А вы что делаете?

— Честное слово, я ни в чем не виновата, — всхлипывая отвечала Ершова. — Ну ни копейки себе не брала. И не знаю, отчего эта недостача. Наказание прямо. Уйду я из торговли!

— Конечно уйдете, — неумолимо продолжал Басалаев. — Таким, как вы, нельзя доверять ни на минуту.

Мне стало жалко Ершову. Ведь в конце концов могли быть тысячи причин недостачи, о которых Ершова возможно и не знала. Тем более, что директором она работала всего три месяца. Я как бы невзначай приложил руку к своему лбу. Наконец Басалаев взглянул на меня и, заметив мой жест, нахмурил свои мохнатые брови.

— Вот что, Ершова, — сказал он после небольшой паузы. — Вы утверждаете, что ни копейки себе не брали?

— Не брала.

— А ваши работники, продавцы, заведующие отделами?

— Я ничего за ними не замечала.

— Может быть, вас на базе обманули?

— Нет, я внимательно принимала товар.

— В отчетах ошибки быть не может?

— Не может.

— Краж из магазина не было?

— Не было.

— Так отчего же тогда у вас образовалась недостача?

— Не знаю. Я же говорила вам, что не знаю, — ответила Ершова и заплакала.

Несколько дней работы — и тоненькое дело о недостаче в магазине заметно распухло. Но никакого просвета не намечалось. Приказом по торгу Ершову отстранили от работы. Три дня передавали магазин. И при передаче недостача возросла еще на пятьсот семь рублей.

Басалаев ходил мрачный, работал с утра до вечера. Несколько раз он допрашивал Ершову, и она всё тем же тихим голосом отвечала одно и то же:

— Не знаю... объяснить не могу... не знаю.

После ее ухода Басалаев давал волю своим чувствам.

— Полевой цветочек... в тихом омуте черти водятся, — раздраженно говорил он. — Хуже нет таких дел: все вроде честные, а денежки как ветром сдуло...

Подполковник Огородников почти ежедневно интересовался нашими делами. При этом он не скупился на критику, и иногда от его едких замечаний краснели опытные работники. Но важно было другое. После такой беседы факты, установленные при расследовании, приобретали какую-то особую значимость и становилось ясно, что нужно делать.

Единственное, чего не выносил Огородников, это когда работник не твердо знал обстоятельства дела. Тогда подполковник снимал очки и устраивал такой разнос, что провинившийся оперативник без команды поднимался со стула и стоя выслушивал неприятные, но вместе с тем справедливые слова. А память у нашего начальника была исключительной, и если он хоть раз прочитал какое-нибудь дело, то помнил всё до мельчайших подробностей не хуже работника, ежедневно перелистывающего его страницы.

— Ну как у вас с десятым магазином? — спросил он однажды Басалаева, зайдя в наш кабинет.