— Я твой, твой душой и телом, — шепнул я на ухо Аристократу, который случайно отдыхал, похрапывая, рядом со мной. — Я принадлежу тебе весь, я встаю под твое знамя, я…

— Оставьте меня в покое или я вызову полицию, — прошипел Аристократ и исчез в западном направлении.

Я принялся плакать. Нет ничего хуже одиночества. "Эфраим, — говорил я сам себе, — ты должен что-то предпринять. Ты должен свести хоть с одним официантом настоящее знакомство, иначе ты прекратишь свое существование!".

Из последних сил я вскочил и махнул Усатому, который в процессе доставки восхитительно пахнущей птицы пробегал мимо:

— Garcon! L'addition! [105]

Усатый бросил на меня взгляд, из которого ясно следовало, что он на этот жалкий трюк и не думает покупаться, и ускорил свой бег.

"Если бы я сейчас, — подумал во мне фашист, пока я с ненавистью смотрел Усатому в спину, — если бы я сейчас имел в кармане пластиковую бомбу, с ним было бы все кончено!".

В это мгновение произошел поворот, причем в виде неуклюжего, бритоголового мужчины, который вывалился из дверей кухни и самоуверенным, начальственным взором провел по окружающей местности. Это шеф!

Я подскочил к нему и в горьких словах описал, как его официанты меня обслуживали.

— Это возможно, — безучастно проговорил он. — Это же записные члены коммунистической партии, один к одному.

— И что же мне теперь делать?

Шеф пожал плечами:

— Я взял третьего официанта. Возможно, он появится в конце недели… может быть, он…

— Но что мне делать до того?

— Гм. Может быть, среди посетителей найдется кто-то из ваших знакомых, кто сможет заказать для вас?

Знакомый? Мне? Здесь, посреди дремучего леса? Я потряс головой.

Шеф сделал то же самое и вернулся на кухню, пока я — с той мягкой нерешительностью, что является типичным признаком вымирающей буржуазии, — снова занял свое безнадежное место в стране Никогонии.

Голод приводил меня в отчаяние. Я должен был выбраться за границу, хотя бы попробовать, что это такое.

Незаметно, маленькими, осторожными напряжениями спины я начал двигать стол из Никогонии. Дюйм за дюймом, медленно, но непрерывно я подбирался к территории Усатого, извлекая из каждого движения всю пользу, какую только возможно.

"Скоро, — ободрял я себя, — скоро я буду среди людей… Спасение близко…".

Ничего не вышло. Я был схвачен пограничной полицией. И нечего жаловаться на судьбу, которая предстоит всем иностранным инфильтрантам:

— Быстро отодвиньте стол назад! — скомандовал мне Усатый.

Что тут на меня нашло, разумом не объяснить. Это коренится глубоко в архаичном поведении. С яростным криком я кинулся на официанта, схватил с самой верхней тарелки половину утки и засунул ее в рот. Она была обворожительно вкусной. Я уже протянул было руку за картошкой с зеленью но тут официант вышел из оцепенения и начал отступать.

— Месье, — мямлил он. — Месье, что вы делаете?..

— Я ем, — охотно ответил я. — Это удивляет вас, не так ли?

Все глаза были устремлены на меня. Весь ресторан, затаив дыхание, следил за этим, действительно, несколько необычным процессом.

К сожалению, на помощь Усатому пришел Аристократ, и даже сам Шеф не постеснялся ввязаться в общее дело с коммунистами. Соединенными усилиями они вырвали у меня из рук остатки утки. Затем, под одобрительные крики зрителей, они подхватили меня на руки и понесли к двери. По пути я окончательно решил для себя не давать никаких чаевых.

— Я голоден! — визжал я. — Я голоден! Дайте мне поесть!

— Погоди, сейчас мы тебя обслужим, — сказал Усатый.

— Здесь тебе не отель "Ритц", — добавил Аристократ.

От этих двоих ждать ничего хорошего не приходилось. Я повернулся к Шефу:

— Послушайте, — взмолился я, — примите меня официантом!

Но было уже поздно. По длинной дуге я пролетел сквозь дверь, совершил мягкую посадку на живот, поднялся на ноги и оглянулся.

Шеф стоял рядом и смотрел на меня с почти участливым выражением лица:

— Месье, идите-ка вы в какой-нибудь ресторан на Елисейских полях. Там все как раз для туристов…