– Ну, иди за мной, пока я добрая. Или ты хочешь остаться на морозе в обществе оборотней? Я в них серебряной дробью пальнула!

Она знает о существовании версиплей? Но откуда? Я ведь была уверена, что никто, кроме членов нашего ордена, не обладает этой информацией! Мне было одновременно жутко и интересно, и я последовала за своей спасительницей.

А там быстро поняла, в какое место попала. Это был публичный дом, и моя спасительница, звавшаяся Серафимой Каллистратовной, была в нем заправилой. Или, используя жаргон борделя, тамошней «мадам».

Я никогда не относилась к числу людей, которые свысока судят о других, якобы низких и развратных. И мне было понятно, что девицы, работавшие в заведении Серафимы Каллистратовны, никакие не «падшие ангелы», а всего лишь несчастные особы, желавшие заработать на пропитание себе и зачастую своей семье.

Приняли меня девушки чрезвычайно радушно, хоть и посчитали, что я – пополнение их борделя. Однако Серафима Каллистратовна, обладавшая наметанным глазом и богатым жизненным опытом, когда мы остались наедине, сказала:

– Хоть ты и одета простенько, но сразу вижу – ты совсем не простая девица. Наверняка голубых кровей.

Женщина она была добрая, хотя и суровая. Эти два качества, как я убедилась, прекрасно в человеческой душе уживаются. Поэтому я поняла, что могу доверять Серафиме Каллистратовне, и поведала ей о том, кем являюсь, не распространяясь, правда, как именно оказалась в Петрограде.

Но хозяйка борделя и не спрашивала. Потому что помимо всего прочего была особой неглупой. Да и время было лихое, тревожное. Тему версиплей и моего чудесного спасения благодаря вмешательству Серафимы Каллистратовны я пока не затрагивала, хотя чувствовала, что рано или поздно настанет момент откровенности.

Так и случилось несколько дней спустя. К тому времени я уже освоилась в заведении Серафимы Каллистратовны и даже взяла на себя функции уборщицы, кухарки и горничной. Навыки-то у меня имелись – в имении, где мы жили с батюшкой, заниматься хозяйством после кончины мадемуазель приходилось мне практически одной.

Хозяйке борделя это пришлось по душе, потому что остальные обитательницы дома терпимости, хоть и выросшие в рабочих кварталах или деревенских избах, были в массе своей ленивы, нечистоплотны и крайне капризны. Городская жизнь развратила не сколько их тела, сколько их души.

– Ну, княжна, ты даешь! – заявила мне как-то под вечер Серафима Каллистратовна, приглашая к себе в будуар, где уже кипел самовар, а на столе лежали аппетитные и столь редкие в то голодное время пышки, посыпанные сахарной пудрой. – Хоть и от Рюрика происхождение ведешь, но работать по дому горазда!

Серафима Каллистратовна была начитанной женщиной и даже мечтала когда-то учиться в университете, однако судьба распорядилась иначе.

Усадив меня в мягкое кресло, хозяйка борделя налила мне чая, пододвинула банку с малиновым вареньем и блюдо с пышками. А потом, ничего не говоря, вдруг скинула тонкий шелковый, персикового цвета пеньюар, в котором была.

Я удивленно воззрилась на Серафиму Каллистратовну, а та показала мне старый, зарубцевавшийся, но все еще отлично видный шрам, который начинался на правом плече и уходил дальше, в сторону груди.

– Подарок моего хахаля, того самого, которого я больше жизни любила, – пояснила женщина с напускной грубостью, за коей, однако, как я ощущала, скрывалась вселенская печаль. – Потому что этот гад, княжна, оказался оборотнем!

Чашка в моих руках дрогнула, и я чуть не опрокинула чай на скатерть.

А хозяйка борделя тихо продолжила:

– О том, кем красавчик является, я, конечно же, узнала слишком поздно – когда любимый попытался убить меня. И не просто убить, а вместе со своими дружками-оборотнями принести в жертву. Они хотели меня выпотрошить и скормить книге!

Я, уже пившая чай, поперхнулась, и Серафиме Каллистратовне пришлось долго стучать меня по спине, чтобы у меня восстановилось дыхание.

– Вижу, ты знакома с этими тварями! – заявила она. – Сейчас, в период революции, их ой как много развелось. Потому что они находят себе новых сторонников. Затевается что-то ужасное и горькое, княжна. Боюсь, как бы не пропала наша страна.

Вздохнув, я поведала Серафиме Каллистратовне историю своей жизни. Понимала, конечно, что иду на риск, однако испытывала к женщине огромную симпатию и безграничное доверие.

Пока я рассказывала, мадам закурила тонкую терпкую сигарету, укрепленную в янтарном мундштуке. Она меня практически не перебивала, вопросов не задавала. А узнав, что у нас в имении побывал Распутин, скривила губы и произнесла, словно плюнула:

– Бывал он и в моем заведении. Еще тогда, при царе. Вел себя настоящим барином. Да что там барином, хозяином империи! Так погано, так погано, что ни в сказке сказать, ни в слух произнести, княжна! С большим трудом удалось его отвадить. Неприятностей после этого было много – еще бы, дала от ворот поворот самому Григорию Ефимычу!