У нас сразу обнаружился недостаток квалифицированной рабочей силы: настоящим плотником был только я, а ни Кузембай, ни Володя вообще никогда никакими строительными делами не занимались.

Мы разбились на две бригады: лесоповальная — бригадир Костя и рядовой Володя; строительная — бригадир я и рядовой Кузембай. Самый главный прораб — тоже я. Трудились мы, не щадя себя, и вот жилище наше готово: полметра вниз, полтора метра вверх из неошкуренных бревен, сплошные нары из жердей, печка. Жить можно, но отдыхать нельзя. Беремся за грузы. Расчищаем площадку, укладываем брезент и складываем все в порядке, пересчитываем, и накрываем брезентом. Я оформляю приходные документы, и все материальные ценности принимает Кузембай, потому что других принимателей пока нет.

Не буду описывать ход строительства. Все как всегда: костры, палатки, этапы заключенных, шум падающих деревьев и стук топоров. Хотя некоторые отличия от подобных процессов, когда-то испытанных мной на Амгуни, все же были: лучшая организованность, большая обеспеченность материалами и оборудованием и, главное — не было голодных и замученных заключенных. Все-таки хозрасчет, зарплата и зачеты свое дело делали.

Вот уже готова проволочная зона, поставлена рубленая вахта, и мы подключаемся к селекторной линии Комсомольск — мыс Лазарева. В зоне уже стоит палатка — наша контора, а мы все еще живем в нашей самоделке, палаток не хватает.

Жили мы четверо дружно, единым «колхозом», все у нас было общее. Не помню ни единой ссоры, ни единого пререкания, хотя народ подобрался (кроме Кузембая) грамотный и ехидный, всякие насмешечки и подтрунивания были характерными для любого разговора, включая производственные. Помню, однажды Володя сказал мне: «Твоим языком, Юрка, бриться можно». Вообще же он, по его словам, страшно огорченный направлением по распределению в такую дикую глушь, вдруг оказался в таком приятном и интеллигентном обществе.

Специальной общей кассы у нас не было, просто каждый что-то нужное покупал для общего пользования, и вопроса о том, что кто-то тратил больше, а кто-то меньше, никогда не возникало. По-моему я тратил больше всех, потому что раз в месяц я отправлялся в Циммермановку с отчетом и в обязательном порядке приносил оттуда спирт, а при отсутствии его в продаже, что было достаточно часто, по десять флаконов одеколона «для внутреннего употребления». В таких случаях всегда было известно, когда я должен появиться, и один из «колхозников» сидел на склоне сопки с биноклем в руках, а когда я появлялся на просеке в пределах видимости, выпускал зеленую ракету. Таким образом, подходя к своей землянке, я встречал всю свою братию в полном сборе, и устраивался небольшой праздник.

Главным поваром у нас был Костя. Не потому, что мы ленились или увиливали, а просто по причине того, что нам троим еще не приходилось жить семейной жизнью, а Костя умел все — советская власть хорошо готовила своих шпионов. А о Кузембае Костя отзывался так: «Вот заставь Кузю что-нибудь варить, так он вскипятит котел и бухнет туда все сразу, да еще хорошо, если не забудет ощипать рябчиков». Это все не значило, что мы, остальные, сидели сложа руки и ждали, когда Костя нам все приготовит. Он был главный, а всю черную работу делали мы. Помню, как однажды Костя задумал сварить борщ и заставил всех нас часа два ползать по тайге, отыскивая едва проклюнувшиеся росточки молодой крапивы.

Несколько слов о рябчиках. Нет на свете более противной и нудной работы, чем ощипывание рядчиков. Говорю это со знанием дела, хотя самому мне и не приходилось это делать. Когда мы обосновались на Хальдже, оказалось, что километрах в семи-восьми от нас находилась в тайге какая-то геологическая партия. Они очень обрадовались новым соседям и часто посещали нас. Все фотографии на Хальдже сделаны одним из этих геологов. Потом они уехали, распродав перед отъездом или же просто бросив свое имущество. Я купил себе у одного из них английскую двустволку «Симсон» 16-го калибра, а Кузембай — одноствольное тульское ружье 20-го калибра, то есть как раз для рябчиков. И мы с Кузембаем сделались заядлыми охотниками. А у нас действовал железный закон: кто приносит рябчиков, тот их не ощипывает.

Костя — главный, мы — охотники, так кто остается? Говоря о противности ощипывания, я ссылаюсь на реакцию Володи. Иногда он прямо криком кричал: «Ну, что ж вы опять десяток притащили? Четырех бы и хватило!» Но ели все рябчиков с удовольствием.

Охотничьих приключений у нас с Кузембаем было предостаточно, однако я их не рассказываю, потому что охотничьим байкам все равно никто не верит. Скажу только, что за время в охотничьей деятельности мы (втроем) убили одного медведя возле Циммермановки и одного (вдвоем) сохатого вблизи Хальджи на берегу реки. А рябчиков — без числа.

Прибыл начальник колонны, и опять старый знакомый, Ушехинский, тот самый, который сажал меня в карцер на мостовой колонне, теперь уже капитан. Думаю, что он меня узнал, ведь именно он назначал меня и нормировщиком, и бухгалтером, но никаких воспоминаний у нас с ним совместных не было.

Работа наша вошла в нормальную колею, утром мы шли на работу, а вечером возвращались в свою хибару. И утром, и вечером, проходя через вахту, я обязательно прочитывал все новые селекторные сообщения: там могли быть сообщения и для меня.